Любовь лингвиста

Разбежался я ей про свои драмы рассказывать! Нет, здесь задаем вопросы мы – и вопросы точные, прицельные. Минута – и потекли горькие женские жалобы на живущих в Подольске родителей, на избалованного ими и настроенного против матери малолетнего сына, на блудного и безвольного мужа, который то и дело возвращается домой по утрам, проведя ночь даже не с дамой посторонней, а с собутыльниками мужского пола.

– Наверное, он вас просто не ценит.

– Это точно! Это прямо в десятку! Именно не ценит… Налейте еще.

Волшебным словом она явно не злоупотребляет. Хотя, кажется, моя лекарша уже перешла в режим расслабления. Не нахожу ничего лучшего, как взять врача за руку и начать тихо перебирать ее пальчики с неострыми ноготками, малиновый лак на которых уже изрядно пооблупился. Еще глоток коньяка – и ей на кухонной табуретке усидеть уже трудно, да и серо-синяя чешуя ее явно сковывает. Мы перемещаемся в комнату, я помогаю ей освободиться от платья. Она еще успевает отдать последнюю и как бы медицинскую команду: «Лягте на спину».

Самому делать ничего не приходится, а завершается все ее пронзительным рыданием. Потом она вскакивает, скрывается в ванной. Я не знаю, что и думать, поэтому ничего не думаю и не шевелюсь, стараюсь не спугнуть ароматную теплоту, еще чуть-чуть веющую надо мной.

Засыпаю буквально на минуту, а открыв глаза, вижу ее уже совершенно одетую, собранную, почти куда-то ушедшую. Она наклоняется ко мне – но всего-навсего касается лба губами:

– А температура уже нормальная.

– Новый успех отечественной медицины, – пытаюсь я острить, пока еще избегая личных глагольных форм и местоимений, минуя оппозицию «вы – ты», – может быть, стоит запатентовать такой метод лечения? Диссертацию об этом написать?

– Диссертация у меня уже написана. По андрологии, а если уж совсем точно – об импотенции. Ты с этой точки зрения никакого интереса не представляешь.

Вот так! С ходу полная фамильярность, да еще мне почему-то ставится в упрек то, что все-таки потенциально заслуживает одобрения!

– Так когда же мы теперь увидимся?

– Выздоравливайте, больной. А там посмотрим. Бюллетень я выписала на неделю. Провожать меня не надо.

Идиот, даже имени не спросил! А, вот круглый штамп на рецепте: «Врач Адельфина Григорьевна Горская». На часах всего-то без четверти девять, детское время! Ничего, никуда не денется, закрывать бюллетень ей все равно придется!

Наутро я действительно абсолютно здоров. Но тут приходится писать какие-то тезисы к майскому симпозиуму и статью по поводу конференции прошлогодней. Попробовать узнать домашний телефон врача Горской? А вдруг по ее научным критериям случившееся – еще не повод для знакомства? А потом муж там вроде бы не совсем еще отвалился – одним неосторожным звонком все можно испортить… Ладно, доживем до среды!

Девяносто девять процентов мужчин в нашей стране интересуются цветами только в канун Восьмого марта. Не вступая с ними в борьбу за банальные, как кумачовые транспаранты, гвоздики и за сомнительной свежести розы, доезжаю на автобусе до Белорусского вокзала, сбоку от которого можно найти ботанические раритеты. То, что я сейчас чувствую, точнее всего можно обозначить синими восклицательными лепестками гиацинтов. С ними и отправляюсь в поликлинику. Пересидев в очереди двух почтенных маразматиков, врываюсь в кабинет и вижу там очень милую спокойную врачиху, ничего, однако, не имеющую общего с так ошеломившей меня на целую неделю нервной Адельфиной. А на дверях-то табличка «Горская» – что же, и здесь не надо верить глазам своим? «Простите, я не ошибся?» – «Не ошиблись. Горская в отпуске, с позавчерашнего дня».

Ну, гиацинтов мне, положим, не жалко и для этой эскулапши (как примерно две трети всех мужчин, испытываю повышенную возбудимость, глядя на женщин в белых или синонимичных белым – голубых, нежно-зеленых и кремовых – халатах: между прочим, это всякий раз нам привет от Танатоса, передаваемый через Эроса, тут своеобразное мементо мори, но мы об этом не задумываемся), однако Горская-то меня интересует совсем не как врач. Какого черта она отправляется в отпуск в марте? Тоже нашла время! И что мне теперь делать?

А ничего. Не живу еще три с чем-то недели, после чего с волнением заявляюсь в то же медицинское учреждение.

– Горская у нас больше не работает.

– Так почему же мне тогда сказали, что она в отпуске?

– Все правильно: уходя в отпуск, она подала заявление об уходе. А вы, собственно, кто ей?

Хотел сказать: «пациент», но вспомнил тему ее диссертации – нет, это нам не подходит. Слово «друг» теперь все чаще означает «любовник», а самозванцем быть не хочется… Дохожу, однако, до отдела кадров. Там, с удивлением на меня глядя, говорят, что Горская на новую работу переводом не оформлялась, а уволилась по сто тридцать первой статье, то есть ушла неизвестно куда. «Домашний адрес дать не можем».