Любовь… любовь?

Не все ли равно, как провести этот вечер, раз уж он испорчен. Но с Уилли мне, наверно, будет лучше, чем одному, хотя сам-то я едва ли буду приятной компанией при таком настроении.

Мы идем мимо освещенных магазинов по Кооперативной улице. На той стороне ярко горит витрина Грейнджера, и фараон, совершающий обход, на минуту останавливается перед ней, чтобы полюбоваться меховыми манто стоимостью в несколько сот фунтов.

— А кто играет в этой картине? — спрашиваю я Уилли, когда он подталкивает меня, напоминая, что надо перейти через улицу.

— Берт Ланкастер и Керк Дуглас, — отвечает Уилли. — Цветная, широкоэкранная и все такое прочее. Должно быть, хорошая. А я люблю хорошие вестерны.

Вообще-то Уилли любит всякие картины. Он ходит в кино по три-четыре раза в неделю, и почти нет картины, которой он бы не видел. Пиво и фильмы — это его слабость. Если его нет в кабачке, значит, он в кино. Мы переходим через улицу, держа курс на яркие огни и дребезжащие звуки пианино, вылетающие из «Герба ткачей».

— Пойдём лучше куда-нибудь, где потише, — говорю я, видя, что Уилли заворачивает туда.

— Здесь хороший эль, — говорит Уилли.

— Может, и хороший, но я не люблю кабаков, где играют на пианино.

Уилли передергивает плечами.

— Ладно, я парень сговорчивый. По-моему, тут есть еще один кабак — за углом.

Мы двигаемся дальше.

— Она что же, не пришла? — спрашивает Уилли немного погодя.

— Кто?

— Та девка, которую ты ждал.

— А кто тебе сказал, что я ждал какую-то девку? Я просто разглядывал витрину Бартона и раздумывал, куда бы пойти.

— Я добрых пять минут болтал с одним парнем на том углу, прежде чем подойти к тебе, — говорит Уилли, и видел, как ты прогуливался и поглядывал на часы.

— Ну что ж, ты прав: я, в самом деле, ждал девушку.

— И она не пришла? — говорит Уилли. — Не первый случай в истории.

— Что касается меня, то, честное слово, последний! — говорю я в сердцах, хотя то, что я испытываю, мало похоже на гнев.

— Надо запомнить эти слова, — говорит Уилли и останавливается. — Переехал…

— Кто?

— Да кабачок… Ей-богу, всего две недели назад он тут был… Надо же: потерять кабачок в собственном городе. Что у меня, размягчение мозгов, что ли? — Он стоит, озираясь и соображая, где же мы находимся. — А, знаю. — И двигается дальше. — Пошли.

Я иду за ним.

Почему, почему же она так поступила, думаю я, нагоняя Уилли и шагая с ним в ногу. Почему, почему, почему? Почему она не могла сказать сразу «нет» и не заставлять меня ждать двадцать пять минут? Весь день я думал об этой встрече. Сознание, что я увижу ее, было словно драгоценный камень, который время от времени вытаскиваешь из кармана, смотришь, смотришь и налюбоваться не можешь. В эти минуты она возникала передо мной такая, какой я увидел ее, когда разговаривал с нею в копировальной. Стоило мне закрыть глаза, и я видел ее волосы, в которых играли блики света, видел ее лицо и то, как она упорно не смотрела на меня. Теперь-то я знаю почему — потому что она стерва и обманщица… Да нет, я вовсе так не думаю. Я не сержусь, я просто глубоко несчастен. И я хоть завтра побегу к ней, стоит ей поманить меня пальцем. На ней была розовая блузка с высоким воротом, плотно облегавшим шею — ее нежную шейку, которую мне так хотелось бы погладить. Мне ведь всегда хочется погладить ее — осторожно, бережно и нежно. И вот… ну почему? Почему она поступала так со мной? Чем я провинился? Вот что мне хотелось бы знать.

Мы заходим в кабачок — кажется, он называется «Вишневое дерево», — берем две кружки пива и отправляемся с ними к столику.

— А ты уже встречался с ней раньше? — спрашивает Уилли. — Или это первый и последний раз?

— Я встречался с ней дважды, — говорю ему. — Собственно, даже трижды, но последний раз не в счет.

— Как так?

Я сразу вижу, что сказал лишнее, и обтираю пальцем пену с кружки.

— Она пришла не одна, а с подругой.

Уилли широко ухмыляется. Он отхлебывает из кружки и, продолжая ухмыляться, ставит ее на столик.

— Нет, ты представляешь себе? — говорю, я, пыжась перед ним. — Привести с собой подругу!

— Надо было меня позвать, — говорит Уилли. — Я бы поухаживал ради тебя за ней.

Я покачиваю головой, вспоминая Дороти.

— Она бы тебе не понравилась, Уилли. Ноги точно футляры из-под скрипки, а рот как трещина в пироге. Только человек, которого никогда не тошнит, или уж совсем пьяный может ухаживать за ней… Но ты представляешь себе, что я почувствовал, когда увидел их вдвоем!

— А она не сказала тебе, почему привела эту свою подружку?

— Как же, придумала целую сказку про то, как эта девчонка явилась вдруг к ней чай пить и она не могла от нее избавиться — иначе вышла бы обида. Ну, я, конечно, не поверил ни единому слову.

— Что-то непохоже, — говорит Уилли.

— Это почему же?

— Ты же снова назначил ей свидание, иначе не торчал бы тут.

— Мне хотелось испытать ее. Понимаешь, хотелось выяснить до конца, как она ко мне относится.

— Ну вот ты и выяснил, — говорит Уилли.