Любовь моя - мелодия

Сейчас Люся преподает. Самое интересное, что, уйдя из Большого театра, она стала петь еще лучше, так что ей впору возвращаться туда. Объяснить это можно тем, что она как бы раскрепостилась. Когда мы дома распеваемся, все идет хорошо, но выйдя на сцену, мы от волнения теряем как минимум треть того, что получалось в спокойной обстановке. Сцена — это большое испытание для певца. И сцена, и кулисы, где постоянно кто-то стоит из «доброжелателей», смотрит на тебя с «нежной любовью» и ждет, когда ты споткнешься или возьмешь не так ноту. Это не только в Большом театре, но и в других коллективах. Это реальность, это данность. Это театр…

Владислава Верестникова я называю Кобзоном Большого театра, в том смысле, что он может петь очень много. Я не знаю, кто в Большом пел столько, сколько он. Слава — человек безотказный, когда надо спасать спектакль, заменяя внезапно заболевшего коллегу. Если надо спеть подряд три труднейших спектакля — он споет. И не позволяет себе расслабиться — каждый день он в форме. Сидит и ждет, что его могут вызвать в театр в любой момент. Люся даже говорит ему: «Ты можешь хоть раз в жизни сказать „нет“?» Но Слава беспредельно любит пение, он без него не может. А певец он талантливый, крепкий.

Есть у него еще один талант — он мастер на все руки. Наклеить обои, починить какой-нибудь электроприбор, что-то прибить — у него все получается. И при этом все будет сделано аккуратно. У Славы и в домашней мастерской, где собраны всевозможные инструменты, винтики-шпунтики, — идеальный порядок, каждая вещь на своем месте.

Помню, как у меня взыграло самолюбие: как это так, Слава может, а я что же? И тоже принялся что-то строгать, приколачивать. Но я человек настроения — меня хватило не надолго. А Слава все должен довести до конца. Его скрупулезность, его усидчивость, его терпение меня поражают. Помню, как он осваивал кубик Рубика. И не самый простой, а большой. Сосредоточенно сидел с ним до тех пор, пока не научился распутывать эту головоломку. Я говорил: «И как у тебя терпения хватает? Я бы давно выбросил этот кубик вместе с Рубиком!» А ему интересно…

Наше соседство с друзьями хорошо еще и тем, что мы можем собраться вместе в любую минуту. Иногда Тамара скажет: «Давай пообедаем все вместе. Позови Люсю со Славой». И мы собираемся, просто так, без всякого повода. Сидим, говорим о самых обычных вещах. В такие минуты как-то по-особому уютно дома, спокойно на душе…

В Большом театре работал еще один наш друг — Александр Ворошило. Начали мы с ним дружить с одного случая, который вроде бы не должен был расположить меня к дружбе — все-таки человек испортил мне новую машину. На только что купленной «Волге» я поехал на дачу к Атлантову, где был и Саша, который дружил с Володей. До этого мы с Ворошило были просто хорошо знакомы, встречались, здоровались, но друзьями не были. И вот на даче он захотел посмотреть мою машину: «Новенькая, краской пахнет!» Сел за руль, начал что-то трогать, на что-то нажимать. И включил «дворники», которые у меня были еще без резины. Они начали ходить туда-сюда — вжик-вжик — и царапать стекло. Саша растерялся, не знает, как их остановить… В общем, он мне так расцарапал лобовое стекло, что его пришлось заменить. А мы потом подружились…

Я с удовольствием ходил на «Отелло», когда в спектакле пели Атлантов и Ворошило, а дирижировал Евгений Федорович Светланов. На мой взгляд, сейчас это лучший наш дирижер. И пусть на меня не обижаются другие наши замечательные мастера, талант которых я высоко ценю. Но Светланов — это Светланов. Я не слыхал, чтобы у кого-нибудь еще так звучал оркестр. Помню, когда он встал за пульт «Отелло», я спросил у Тамары: «Он что, посадил в оркестр своих музыкантов из Госоркестра?» Так меня удивило, что звучание оркестра прямо на глазах преобразилось. Тамара ответила: «Нет, это все наши музыканты, из оркестра Большого».

На «Отелло» я ходил три раза, что для меня необычно—я уже писал выше, что не могу ходить в Большой на рядовые, не премьерные спектакли. Но тут мне хотелось услышать, как Саша Ворошило будет петь Яго. Воспитанный на итальянских баритонах Титта Руффо, Джино Бекки, Тито Гобби, с их мощными, громобитными голосами, баритональными басами, я думал: «Как Саша справится с низами, со средней тесситурой?» У Ворошило голос искрометный, серебристый, полетный, с великолепными верхами.

Но Саша прекрасно справился со своей партией. И не только вокально. Его Яго и в сценическом смысле был интересен. Раньше певцы в этой роли делали грим таким, что сразу было видно: Яго — злодей, предатель. А Ворошило сделал своего Яго обаятельным. Это очень страшно — обаятельная подлость.

В знаменитом дуэте Отелло и Яго Саша вместе с Володей Атлантовым «влезал» за ним на верхнее ля, хотя должен был бы пойти вниз. И держал эту ноту так долго, что Володя даже начинал дергать его за руки: мол, хватит.