Любовь моя, самолеты

Всего за годы войны истребителей Яковлева было выпущено 36000! В справочнике В. Б. Шаврова скрупулезно описаны 27(!) вариантов истребителей «Яковлев» военного времени.

Мне довелось пилотировать самые разные «яки», исключительно для простоты изложения я не стану в дальнейшем без крайней нужды указывать, был ли в моих руках в данном полете Як-7, а в ином — Як-9. В первый раз я слетал на яковлевской «спарке» еще на фронте, когда у меня проверяли технику пилотирования. Полет выглядел совершенно формально: наш полк летал на Ла-5, но соответствующей спарки в части не было, пришлось занять «як» в соседнем полку. Кстати, проверяющий до этого на «яках» никогда не летал, я тоже. Но мы остались живы, хотя нам и не повезло — двигатель забарахлил уже на взлете, пришлось поторопиться с приземлением и на посадку мы зашли с высоты метров в двести, а не, как полагалось — с четырехсот. Уже тогда я понял, пожалуй, главное — Як исключительно послушный самолет.

Потом я долго не встречался с «яками», а когда снова очутился в «спарке», заднюю кабину занимал летчик-инструктор, старший лейтенант Кузьмин. В полете он пел популярные песни, услаждая мой слух с помощью СПУ — самолетного переговорного устройства. И вообще вел себя несколько странно. Когда я закончил пилотаж в зоне, Кузьмин сказал:

— Летаешь нормально. Теперь давай я. — Он резво нарисовал с десяток фигур высшего пилотажа. Выполнил, надо сказать, безукоризненно. И сразу резко свалился к четвертому развороту, то есть к последнему перед посадкой. Тут, прежде чем я успел опомниться, Кузьмин опрокинул машину вверх колесами и так перешел в планирование. Я еле успел выпустить шасси, пока он выворачивался в нормальное положение. Через мгновение наш Як коснулся земли, точнехонько напротив посадочного «Т». Что говорить, полет произвел на меня оглушающее впечатление.

— Видал? Яшка — моя правая рука, — хвастливо сказал Кузьмин, — а Лавкин — левая! Сейчас мне дадут прикурить, но… с ними! Все равно я их достану — выгонят из этой богадельни.

Кузьмин, кажется, был мордвином, по-русски он говорил не совсем чисто, и я не сразу уловил суть речи этого виртуозного пилотяги. Всю войну его мариновали в резервных полках, в центрах переучивания. Он же рвался на фронт, но его снова и снова загоняли на тыловую инструкторскую работу. Кузьмин безобразничал в воздухе, пил и дебоширил на земле, доказывая всеми неуставными способами — мое место там — на войне! Не знаю, сколь достоверна легенда, дошедшая до меня уже в мирное время. Легенда эта гласила: в последние дни боев за Берлин Кузьмин все-таки оказался в действующей армии и с ходу завалил девять или десять самолетов противника. Согласно этой легенде, ему принадлежало изречение: «Сбить его не штука, а вот найти в этом дыму — это да-а!»

Позже я служил в гвардейском полку и ближе сошелся с «яками»: они были нашими штатными машинами. От очень многих других самолетов, во всяком случае, на мой взгляд, «яки» отличались прежде всего кабинами. Кабины были настолько просторны, насколько это позволяет теснота истребителя. Расположение всех органов управления, приборов отличалось высочайшей целесообразностью и редкостной заботой о летчике, о нашем комфорте. И что уж совсем удивительно, кабины ВСЕХ «яков» были так однообразно скомпонованы, что, пересаживаясь, например, из Як-7 в какой-нибудь Як-9д или Як-3, не требовалось долго привыкать, адаптироваться к новой машине. Замечу для любознательных: ну, казалось бы, что может быть разумнее делать ВСЕ кабины ВСЕХ самолетов-истребителей стандартными, совершенно одинаковыми, и также поступать со штурмовиками, с другими типами летательных аппаратов?! Наверняка стандартизация рабочего места летчика снизила бы аварийность, ускорила процесс освоения новых машин. Уверен, любой летчик это подтвердит, любой психолог докажет — верно! А вот поди ж ты, во всем мире и сегодня стандартизация кабин не решена. Пожалуй, яковлевские компоновщики военной поры ближе других подошли к решению этой весьма важной задачи. Большая им за это благодарность.

А теперь не пора ли и полетать немного?

Видимость с самого утра беспредельная. Мороз умеренный, снег на негреющем солнышке сверкает просто сказочной белизной. Погоды лучше просто не бывает.

Взлетаем звеньями, выстраиваемся эскадрильей в правый пеленг и марш-марш на высоту. С опозданием понимаю: а летать мне нынче не следовало. Утром, когда брился, обнаружил на скуле гнойник, прижег квасцами, не придав тому особого значения. Рассосется. Чепуха. Но на высоте пяти тысяч метров почувствовал — скула стремительно вроде бы растет, раздувается, переполнясь злой, сверлящей болью. С опозданием сообразил — это результат меняющегося атмосферного давления. Давление падает, буквально, вытягивая из меня боль. Вспомнил, как говорят: «Не тяни из меня жилы». О жилах речь не шла, но мне казалось еще чуть, и скула оторвется от черепа.