Любовь на острове чертей (сборник)

Он в отчаянии стукнул кулаком по столу. Еще, и еще, и еще, и продолжал стучать, пока на белой субботней скатерти не начало расплываться вишневое пятно крови.

Через два часа он доехал до Бней-Брака, взобрался на холм и со всего маху рухнул грудью на каменный парапет. Ему почему-то казалось, будто лишь здесь он сможет обрести ясность мысли и поймет, что же теперь делать. Холодный ветер раздувал полы длинного пиджака и студил спину, но Ханох не обращал на него внимания. Огни тель-авивских небоскребов переливались перед глазами, и Ханох глубоко вдыхал влажный воздух зимы, надеясь, что его сырая прохлада успокоит разгоряченную грудь.

— Куда же дальше, куда дальше? — мысль, точно бильярдный шар металась внутри черепной коробки, вышибая искры при каждом столкновении с костью.

— Разбежаться. И головой вниз, — раздался голос за спиной и Ханох, вздрогнув, обернулся.

«Набоков» смотрел на него, улыбаясь. Ханох резко шагнул ему навстречу.

— Только без рук, — попросил «Набоков», отрицательно покачивая указательным пальцем. — Руками тут не поможешь. Если хочешь их куда-нибудь пристроить, наложи на себя.

Он снова улыбнулся. Ханох вытянул вперед руки и сомкнул пальцы вокруг горла «Набокова». Но пальцы схватили пустоту, «Набоков», словно облачко дыма протек между ними и оказался за спиной Ханоха.

— Давай, давай, — презрительно усмехаясь, сказал он. — Поиграй в кошки-мышки с чертом, краса и гордость ешивы.

Ханох опустил руки. «Набоков» перегнулся через парапет и заглянул вниз.

— Самый простой выход. Две секунды полета, удар и все. А я подтвержу — несчастный случай.

— Не дождешься, — сказал Ханох. Черт широко зевнул, бесстыдно обнажая блестевшие при свете луны зубы.

— Скучно тут у вас, — сказал он, наклонив голову к плечу. — Но я, благодаря тебе, теперь на новом месте, в Тель-Авиве. Надеюсь, там будет веселее.

Он повернулся и пошел к зданию ешивы.

— Эй, — крикнул Ханох вслед его перекошенной фигуре. — А что теперь будет? Дальше то как?

— Дальше как знаешь, — черт сделал ему ручкой. — Ты еще молодой, вся жизнь впереди. Начинай вторую карьеру. Если понадоблюсь, сумеешь меня отыскать. А сейчас, прощай, любезный.

Ханох постоял еще минут десять, рассматривая дрожащие через слезы огни Тель-Авива. Потом перегнулся через парапет, и посмотрел вниз. Метров двадцать, камни, чуть ниже — асфальт. Может, и вправду?

Он отшатнулся. Это он, черт «Набоков», подсовывает такие мысли. Одного повышения ему мало, захотел дальше продвинуться. Не-е-е-т, я еще поживу, поборюсь. К чертям собачьим всех чертей с их советами. А жизнь, она и вправду длинная. И не прошла, нет, еще не прошла. Стоит посмотреть, что будет дальше.

Потомок Ахашвероша

‎‎Ее ‎‎называли Ципи, ласковым сокращением от Ципора. Я никогда не ‎‎слышал, чтобы кто-нибудь обращался к ней полным именем. Даже Яков — хозяин дома престарелых, — сам уже хорошо поживший дядька с голубоватыми подглазьями и седым пухом на коричнево-блестящей голове, с умилением повторял: Ципи,‎‎‎‎ Ципи, Ципочка.

Почти шестьдесят лет из своих семидесяти с плюсом, Ципи прожила в этом доме. Когда в ранней юности у нее обнаружили психическое расстройство, брат вместо лечебницы сумел устроить ее сюда, к школьному товарищу их матери.

Тогдашним хозяином заведения был отец Якова. Он уехал из Салок, крохотного еврейского местечка северной Литвы, еще в двадцатые годы, и открыл первый реховотский дом престарелых. Впрочем, на вывеске значилось нечто более благозвучное — Обитель отцов, и мы, пожалуй, тоже станем пользоваться этим названием. Старожилы заведения между собой именовали его по первым буквам «О-О», иногда с ироническим, а иногда с восторженным оттенком.

Надо, однако, показать читателю Ципи, ведь неудобно говорить за глаза о героине рассказа. Росту она была небольшого, сухощавую, летучую фигурку всегда облегало темное платье до щиколоток. В зависимости от времени года менялся только его цвет, от черного до коричневого, фасон же всегда оставался неизменным. По-старомодному строгого покроя воротник-стойка, манжетки на рукавах, планка с белыми, перламутрово мерцающими пуговицами, юбка в складку. Волосы цвета первого снега, морщинистое аккуратное лицо, непропорционально маленькие уши. Складки провисшей под подбородком кожи опирались на высокий твердый воротничок. Черные, немного выцветшие глаза прикрывались выпуклыми линзами в паутинной оправе из серых проволочек. Улыбка обнажала неестественно ровные зубы, на щеках всегда лежал едва заметный искусственный румянец. Ципи источала запах праздника: булочек с корицей, медовых коврижек и струделя из тончайшего ароматного теста.

Мы познакомились несколько экстравагантно. У многих обитателей «О-О» по мере расставания с радостями этого мира начали прорезаться религиозные чувства. И хоть жизнь они прожили весьма удаленную от традиции, но пенсионная праздность в сочетании со все усиливающимся запахом земли, потихоньку перевернули их сознание.