Любовь на острове чертей (сборник)

— Там, где в свитке слово «царь» написано с большой буквы, идет речь о Царе царей. Эстер просила Всевышнего повесить десять других преступников.

— Других?

— Да, других. В именах сыновей Амана есть четыре маленькие буквы. Если прочитать их, как год, то получится тысяча девятьсот сорок девятый. Эстер просила о десятерых из Нюрнберга.

Ципи замолкла, прикрыла глаза. Каждое слово давалось ей с трудом.

— Ты не чужой, — она чуть повернула голову, и, разлепив потемневшие веки, посмотрела прямо мне в лицо. — Иначе бы я не стала рассказывать. Ты тоже потомок Эстер. Если у тебя родится дочка, она унаследует силу царицы. В каждом поколении поднимается на наш народ новый враг. Потомки царицы молят Всевышнего повесить их на дереве. Упроси жену, пусть родит тебе дочь.

— Упрошу, конечно, упрошу. А тебя позову забирать ее из роддома. С цветами, впереди всех.

— Нет, — Ципи слабо улыбнулась. — Я уже не выйду из этой комнаты. Царица сказала, что моя молитва принята, и я могу уходить.

— А как же моя дочка? Кто ее всему научит, кто расскажет про Эстер? Нет, мы тебя никуда не отпустим!

Я попытался развеселить Ципи, и проговорил без умолку минут десять, опустошив до самого дна скудные запасы своих прибауток. Мне показалось, будто Ципи стало немного лучше, ее глаза наполнились прежним сиянием, а губы порозовели. Я обещал придти на следующий день, обязательно придти и вместе просмотреть Свиток Эстер. Но завтра, в три часа пополудни, мы стояли перед свежевырытой могилой.

Спустя год у нас родился мальчик. Спустя два — еще один. О ком просила Всевышнего Ципи, я понял только из сводки новостей тридцатого декабря две тысячи шестого года.

Страшная шкода

Краткое предисловие

Если что и удивляет меня в процессе, именуемом литературой, то это несносная наивность писателя. Впрочем, поразмыслив хорошенько, можно обозначить свойство сие иным, более подобающим словом, а именно — наглость.

Действительно, какое основание есть у писателя предполагать, будто другой человек, условно именуемый читателем, оставит свои почтенные и хлопотные занятия по обеспечению многочисленных и не допускающих отлагательства потребностей плоти, семьи и социального статуса и примется изучать логические построения автора.

Наглость — черта, возможно, не совсем приятная в общежитии, но весьма удобная для её обладателя. Объективности ради, и только ради неё одной, необходимо признать, что наивность, или наглость писателя, не уступает аналогичному качеству его читающего собрата.

И в самом деле, какую такую новость разыскивает читатель на листах новой книги? Неужели он всерьёз предполагает, будто в начале двадцать первого века сохранились хоть сколь-нибудь замухрышистая темка или подпунктик, о котором ещё не успели сообщить в «новостях» и снять короткометражный фильм с полнометражными комментариями ведущих комментаторов? Каких откровений или изысков стиля он ожидает вкусить, пачкая пальцы о свеженапечатанные страницы? Литература уже написана, господа, увы, написана, и если кто ещё не уловил конкретных границ этого пространного утверждения, то состояние его души можно описать только в единицах чудовищной наивности, или наглости, на ваш собственный вкус.

По зрелом размышлении и посоветовавшись с представителями как той, так и противоположной стороны, я склонен представить литературу или, если угодно, процесс чтения в виде делового соглашения. Вполне в духе нашего меркантильного и переполненного судебными разбирательствами века, не так ли?

Первая сторона обязуется развлекать вторую, а вторая — не обращая внимания на слабые места и откровенные заимствования, воображать, будто имеет дело с оригинальным продуктом.

Скопище страниц, берущее своё начало сразу за листом, на который вы сейчас глядите, собрано и сформатировано в некотором соответствии с традиционными правилами этого соглашения. Некоторыми, но не более того, поскольку ради живости изложения я постараюсь разрушить привычную структуру договора, поменяв местами обязательства участников. Если читатель не станет мешать мне развлекаться по собственному вкусу и усмотрению, я, так и быть, согласен взять на себя многотрудные хлопоты по его воспитанию и заполнению пробелов образования.

Как автор, я вовсе не намерен утомлять вас рассуждениями о смысле жизни, целях литературы, истории философии, философии истории и прочей высокопарной чепухой. Не дай Б-г! Задача, которую взвалила на меня болезнь, именуемая страстью к сочинительству, выглядит куда проще. Я всего лишь расскажу вам несколько историй, случившихся с героями, иногда важных и значимых для повествования, а иногда и не очень. Всё будет в натуральную величину, ну прямо как в жизни, которая, как вы сами уже успели заметить, вовсе не всегда состоит из увлекательных происшествий и роковых событий.