Любовь на полях гнева

Глаза ее горели, на щеках сохранялся лихорадочный румянец, но голос становился хриплым и неестественным.

– Мадемуазель, – обратилась она вдруг к дочери, – подойдете к виконту и скажите ему что-нибудь такое, что порадовало бы нас. А вы, виконт… Когда я была молода, существовал обычай, чтобы жених в эту минуту целовал свою невесту. Ничего вы не знаете! Что за срам!

Дениза встала и медленно подошла ко мне, но бледные ее губы не прошептали ни одного слова. Не поднялись на меня и ее глаза. Она оставалась совершенно безучастной, даже когда я наклонился и поцеловал ее в холодную щеку. Я обнял свою невесту, и мы замерли в ногах маркизы, смотревшей на нас с улыбкой.

– Бедная маленькая мышка! – засмеялась она. – Как она еще робка! Будьте добры к ней. О! как мне нехорошо, – вдруг прервала она себя и, приподнявшись, схватилась за голову. – Скорее позовите ко мне доктора и Виктора.

Дениза бросилась к кровати. Я оставался на месте, пока врач не дотронулся до моего плеча.

– Уходите, – шепнул он мне. – Оставьте ее женщинам. Скоро будет конец.

Маркиза умерла утром, так и не узнав о том, что толпа все еще бушевала на улицах Нима вокруг непогребенного тела ее старшего сына, умерла, не приходя в сознание.

Я вошел взглянуть на нее: она почти не изменилась. Мне было больно, когда я наклонился поцеловать бессильную теперь руку.

Теперь я считаю ее счастливой. Скольким ее друзьям, скольким людям, посещавшим ее салон в Сент-Алэ и Кагоре, пришлось перенести двадцать лет изгнания и нищеты! Она была одарена энергией и гордостью – редкое сочетание в нашем сословии! – и вела большую игру. Она поставила на карту все, и все проиграла. Но, все-таки, это было лучше, чем попасть в тюрьму или на гильотину, или, состарившись и одряхлев на чужбине, вернуться в отечество, которое давно забыло о тебе.

Беспорядки в Ниме продолжались три дня. В последний день ко мне пришел Бютон и сказал, что нам надо уехать безотлагательно, не дожидаясь худшего, иначе он и умеренная партия, спасшая нам жизнь, не возьмет на себя никакой ответственности.

Луи стоял за то, чтоб уехать в Моннелье, а оттуда – к эмигрантам, в Турин. Желая более всего доставить женщин в безопасное место, я согласился с ним.

Тем, что я не сделал этого шага, в котором потом пришлось бы жестоко раскаиваться, я обязан Бютону. Он прямо спросил меня, куда я думаю ехать, и когда я назвал Турин, он отшатнулся от меня в ужасе.

– Боже вас сохрани! – воскликнул он. – Многие туда поедут, но немногие вернутся оттуда.

– Глупости! – горячо возразил я. – Предсказываю вам, что не далее, как через год, вы будете на коленях умолять нас, чтобы мы вернулись.

– Это почему?

– Потому, что вы будете не в состоянии поддерживать порядок.

– Это вовсе не так трудно, – холодно сказал он.

– Посмотрите, в какое положение пришли дела.

– Это пройдет.

– Кто же возьмет на себя управление?

– Тот, кто окажется наиболее пригодным для этого, – без обиняков отвечал он. – Неужели после всего случившегося вы все еще думаете, господин виконт, что человеку для того, чтобы он мог законодательствовать, непременно нужен титул? Неужели вы думаете, что пшеница перестанет расти, а куры не будут нести яйца, если на них не будет падать тень какого-нибудь владыки? Неужели вы думаете, что для того, чтобы сражаться, человеку нужен напудренный парик?

– Я думаю, – отвечал я, – что когда за руль берется рулевой, не знающий моря, надо уходить с корабля.

– Но рулевой научится. А чтобы облегчить корабль, можно позволить и уйти тем, у кого на борту нет никакого дела. Заметьте себе, сударь, заметьте, – продолжал он другим тоном, – три дня в Ниме убили триста человек.

– А вы еще говорите: «Оставайтесь!»…

– Да, теперь нас связывает кровь, – грустно отвечал он. – То что произошло, трудно забыть. Если вы поедете за границу, то там и оставайтесь. Впрочем, – продолжал он, краснея от волнения, – не ездите туда, не ездите, а поезжайте-ка лучше в свой замок и живите там с миром: будьте уверены – никто вас не обидит.

Совет был умен, и после некоторого колебания я решился не только последовать ему, но и преподать его другим. Но Луи не захотел менять своих планов: с того момента, как он чудом избежал смерти, он положительно боялся оставаться в этой стране.