Любовь на руинах (СИ)

Ни Димон, ни Леха мне не ответили, осторожно выглядывали в окошки-бойницы, но я был уверен, что меня услышали и поняли. Взять с собой на помощь тем, кто был внутри станции было просто некого, поэтому бросился туда сам. Навстречу мне, вдоль стены, придерживая закутанного в плащ Пророка, осторожно поднималась девчонка, стараясь собой прикрыть ковыляющего, держась рукой за стену, мужчину. Но если в меня стреляли, когда поднимался наверх, то сейчас разве что шальные пули долетали сюда. Тем не менее, на меня произвела впечатление та забота и преданность, с которой она обнимала своего покровителя за талию.

Я пронесся мимо них, не сказав ни слова, — правильно, пусть идут наверх. Пробежав вниз по ступенькам, потом по коридору, выбрался на перрон. Стрелять пришлось уже на бегу — мои ребята пытались отступать, волоча за собой раненых. Последних было много. На перрон лезли новые враги — сколько их там?

— Ребята, поднимаемся наверх, быстро!

Я наклонился над Маратом, которого тащил по полу Степка и приложил пальцы к шее. Пульса не было.

— Оставь его. Он мёртв.

Но молодой снайпер в пылу сражения вцепился мертвой хваткой в безжизненное тело и повторял, повторял что-то, как заведенный. Я склонился и расслышал:

— Своих нельзя бросать.

Оторвал его руки от Марата, которому было уже не помочь.

— Степан, слушай мой приказ, отступаем наверх, — и повторил, прокричал для всех. — Отступаем! Наверх! Яр, Серый, Беркут, прикрывайте!

Из коридора сбоку, оттуда, где располагались комнаты, в которых мы ночевали, вдруг выбежали трое мужиков. Я успел разглядеть на плече первого из них огнемет. Выжечь нас решили! Поднял автомат, до последнего не веря, хотя и понимая уже, что всё… нет патронов больше!

Успел заметить, бросившись к суке с огнеметом, что те, на перроне, прекратили лезть, знают, что прожаривать помещение из коридора сейчас будут! И прежде чем струя огня превратила бы нас всех в факелы, я успел сгруппироваться и несколько раз перекувыркнувшись по полу, врезаться всем телом в огнеметчика.

42

Ярослав.

— Все в порядке, мой хороший, не волнуйся, все наладится, все будет хорошо, верь мне, я никогда не вру и никогда не ошибаюсь, — ласковый шепот, нежные поглаживания, тихий женский голос и море боли… руки, нога, лицо. Таков был замкнутый круг моей жизни в течение недели. Но человек ко всему привыкает. Даже к боли. А может, просто она стала утихать? Но тогда пришли воспоминания, от которых тоже было больно.

… Как в замедленной съёмке я прокручивал в памяти: Антон, мужик с огнеметом, два смертника, прикрывающие последнего, наши палят со всех сторон, струя огня, все-таки вылетевшая, все-таки успевшая осветить все вокруг, нацелившаяся в Степку, стоящего истуканом и даже не собирающегося уходить с линии выстрела.

Его все же задело. Не так сильно, как меня. Я успел оттолкнуть — иначе, сгорел бы парень, как спичка. Но, если быть честным, я сейчас мало радовался этому. Совсем не радовался. Эта мысль была лишь слабым утешением.

…Я бросил ее там. Поступил подло. Неважно, что был без сознания. Я должен был раньше послать за ней. Я просто обязан был заранее предупредить Антона. Она никогда не простит. Я про себя добавлял: "Если выживет!" Но женщина с ласковым голосом, не бросающая меня в эти мои минуты отчаяния, клялась, что каким-то там внутренним зрением видит Зою живой. И я верил ей.

К концу недели я чувствовал себя заметно лучше. И Таисия, понимая это, стала уходить ненадолго. А вместо нее началось паломничество ребят. И снова пришел Антон. Мне, вообще казалось, что он был здесь всегда, как будто не мог найти себе другого занятия. Откуда такая неожиданная любовь ко мне? Или это не ко мне…

Дверь скрипнула, впуская нашего самопровозглашенного генерала.

— Яр, Таисия сказала, что тебе стало легче.

— Да.

— Я очень рад. Давай поговорим, — его обстриженная шевелюра начала отрастать, завиваясь колечками надо лбом.

Я смотрел на него и думал о том, что еще две недели назад безмерно уважал этого человека и считал лучшим в мире. Сейчас же я малодушно винил его в потере своей женщины. Ведь он же знал, видел, как она мне дорога! И пусть бы спас ее не ради меня! Кто я? Так — один из сотен его солдат! Но она же — сама по себе — ценнее десятков других людей, да что там, тысяч! Пусть бы спас ее для всех нас, не в качестве моей женщины, а как врача, как хирурга!

— Нет, — таков был мой ответ уже третий раз за последние дни.

— Я долго терпел, — в голосе Антона послышался металл. — В конце концов, я прихожу в который раз к тебе сам. С повинной, так сказать. Но давай уже, начинай думать головой, а не тем, что между ног.