Любовь на Таганке

Точно не помню, но это было в первые годы работы в театре. Он в помещении нашего театра что-то репетировал с одной в то время знаменитой актрисой другого театра. Уже тогда он вел свой дневник, начиняя его своими страстями, страхами, переживаниями. До некоторых пор мне позволялось его читать, и в один из дней в дневнике появилась запись, где он сравнивал ее со мной и мучительно решал вопрос, кто лучше – она или я. В результате я одерживала победу: «Все-таки Шацкая лучше». Он был у нее дома, почему-то жалел ее ребенка, и по тому, как это излагалось, я поняла, что между ними были определенные отношения, какие могут быть между мужчиной и женщиной. Я будто очнулась и стала хоть что-то понимать про жизнь с ее кошмарными перевертышами, и неожиданно было сделано открытие: верность – не панацея для сохранения брака, а может быть, даже и наоборот. Меня еще долго не оставляло чувство омерзения и брезгливости, и уже никогда я не смогла простить ему этого первого предательства, которых было еще очень много и потом, но, когда переболела, мне было уже все равно, и я отпустила человека в «свободное плавание». А внешне для всех мы продолжали жить как всегда: ходили в гости, принимали друзей у себя дома, только у меня немного поубавилось радости, и, к сожалению, появилось раздражение, и не давал покоя неотвязный вопрос: как мог этот человек очутиться рядом со мной, какую злую шутку сыграла со мной Судьба? А в 1968 году, находясь в гостях у Володи Высоцкого и Марины Влади, после очередной ссоры я сказала, что не люблю его, то есть вслух высказала то, чем жила последнее время. А любила ли я вообще? И что я тогда понимала про любовь? Вся забота о нем исходила от моей труженицы-мамы, которая делала все для поддержания дома и семейного покоя. Страдая в одиночестве, на людях я не позволяла себе распускаться и только моим подругам по театру Тане Жуковой и Маше Полицеймако несла свои переживания. Однажды я от кого-то услышала, как Золотухин в кругу наших актрис рассказывал о своих любовных приключениях, как «приезжал в аэропорт, оставлял там машину, летел в Ленинград к своей любовнице, как ее (здесь нецензурный глагол), после чего летел обратно в Москву – домой».

Жизнь превращалась в кошмар. Я видела, как он суетится, боясь молодых артистов, которые ему «наступают на пятки», как кого-то хочет «переплюнуть».

Однажды нас пригласил в гости к французскому журналисту Максу Леону Анхель Гутьеррес, наш друг, педагог по мастерству в ГИТИСе. Были приглашены и Володя Высоцкий с Мариной. Мне ехать не хотелось: была беременна (Золотухин еще этого не знал) и чувствовала себя неважно. Кое-как взяла себя в руки – поехали.

У Макса уже были какие-то его друзья. Позднее появились Володя с Мариной. Марина была очаровательна, красиво уселась с ногами на диван, Володя с гитарой – на полу перед ней. Он нежно смотрит на Марину, окутывая ее любовным облаком. Оба купаются в счастье. Володя запел – одна песня, другая, третья, – он был в ударе, влюбляя в себя уже давно влюбленную в него Марину. Было приятно за ними наблюдать. Но что сделалось с моим мужем, который вдруг стал соревноваться с Володей, перекрикивая его своими песнями, красоваться перед Мариной, куря, как сигареты, одну сигару за другой, принимая, как ему, наверное, казалось, привлекательные позы. Сигара держалась в растопыренных пальцах, и для пущей важности был поднят подбородок. Ну, чем хуже Высоцкого? Чем не жених? Хотелось сказать: «Будь поскромнее, Валерий: это не твоя территория». А я смотрела и думала: за что мне «это»? Раздражение усиливалось еще и оттого, что физически мне было очень плохо. Кое-как увела обкуренного мужа домой. После этой вечеринки я почти перестала ходить с ним вместе в какие-либо его компании.

Сейчас я понимаю, что Судьбе нужно было прополоскать меня во всем этом, чтоб я узнала цену настоящему чувству, имя которому – Любовь. И еще я думаю, ей нужно было, чтобы родился сын Денис, после чего она спокойно умыла руки, закрыв тему Золотухин – Шацкая.

Глава 3 Я – мама!

1970 год