Любовь напротив

Я никогда не видел и даже не представлял себе Алекс в том виде, в котором она появилась перед нами: затянутая в черный бархат, подчеркивающий наготу тела; две узкие полоски лифа, прикрывающие груди, скрещивались, утончаясь, и сходились на шее, оставляя нагой спину до самого низа, до границ пристойности. Ее наряд дополняли босоножки на очень высоких каблуках, отчего она выглядела удивительно хрупкой. При виде ее белых плеч и груди, голых рук и выглядывающих из-под тяжелого бархата «идеальных» лодыжек у любого мужчины могло возникнуть только одно желание: схватить полоски лифа, поддерживающего грудь, и рвануть их стороны, с треском разрывая платье сверху донизу, как того жаждет ненасытная первобытная натура каждого мужчины, загнанная в глубины подсознания за тысячелетия эволюции… Как раз об этом, если мне не изменяет память, писал Бальзак в своей «Лилии»[64]: молодой рассказчик, потеряв от любви голову, внезапно бросился «пожирать поцелуями» — прилюдно! — обнаженные плечи мадам де Морсо…

Но это еще не все! Рядом с Алекс, обняв ее за талию, шла несравненная Маридона. Вдохновленная великолепием подруги, — или же отождествляя себя с ней, — она выглядела не менее потрясающе. В своем красном платье с полупрозрачными газовыми вставками она выглядела полуголой, и этот эффект еще больше усиливали бесчисленные разрезы, отделанные красными кружевами. Руки так и чесались разодрать в клочья легкую шелковую паутину, чтобы довести до конца задумку модельера. Моя женушка была просто невероятно привлекательной… обе наши дамы были потрясающе привлекательны и сексапильны… и я смею думать, что, несмотря на исключительную любовь Шама к Алекс, он не мог не заметить неотразимости Мари и не почувствовать желания обладать ею. Я был бы счастлив уступить ему мою Мари тут же, немедленно! Больше того, я готов был предложить ему наслаждаться ею сколь угодно долго, даже не рассчитывая получить взамен Алекс, — так мне хотелось увидеть «грехопадение» этого дуралея, ставшего мне близким и дорогим! Вот до чего я дошел, я — тот самый дон Жуан, каким обрисовал себя в самом начале этих дружеских хроник. Я хотел только одного: чтобы он — Шам — вел себя нор-маль-но. Чтобы он не противился естественной тяге к нагому телу, видневшемуся сквозь разрезы и отверстия великолепного платья, которое не столько скрывало, сколько выставляло напоказ красивое, гладкое и ко всему готовое тело моей Маридоны. Впрочем, бросив на меня многозначительный взгляд, она дала понять, что на сей раз Шаму не удастся избежать подготовленной западни.

Мы и в самом деле выглядели неотразимо в этом антураже, достойном тех фильмов, которыми мы восхищались в пятидесятые годы. Но в то время человеческая «красота» срабатывала лишь будучи приправленной аксессуарами черно-белого кино, приходившего к нам из Америки в ореоле смутной и пуританской сексуальности. Я имею в виду вызывающие дамские наряды, безупречные манжеты и воротнички, полуопущенные веки и дымящаяся сигарета в руке, волнистые волосы у женщин и коротко подстриженные на затылке у мужчин… У Шама они были довольно длинные, и, если учесть свойственную ему необщительность, он выглядел как-то подозрительно… этакая темная личность, пробившаяся в свет со дна общества, что безумно развеселило Алекс, которая бросилась к нему в объятия с чуть пошловатой поспешностью. Переодевшись, эти двое, казалось, еще больше стали нравиться друг другу! Ну, ладно… Поживем — увидим… Что касается меня, то в своем наглухо закрытом белом костюме, похожем на прусский мундир, я остался верен Строхайму: переодевание никак не отразилось на моем образе. А вот Шам, который никогда раньше не носил костюма, был уже не тем Шамом, что прежде, и его новая ипостась произвела на Алекс весьма неожиданное впечатление. Новый Шам в темном костюме, с белоснежными манжетами и кружевной манишкой, был ей незнаком, и вот с этим другим Шамом она была готова изменить настоящему Шаму. Так почему бы не со мной? К тому же, открыв для себя иную Алекс, кинематографическую, Шам также собирался изменить своей Алекс с этой новой красоткой, одетой под Маридону. А почему бы не с настоящей Маридоной?

В это время появился метрдотель, толкая перед собой столик на колесах, на котором был сервирован ужин, заказанный Мариеттой. Увидев нас одетыми «по форме», он сказал, что тут есть казино, и чтобы попасть туда, надо всего лишь пройти через сад.

— Пойдемте туда! — тут же загорелась Мариетта. — Давайте быстренько поедим и пойдем! Замечательно! Сыграем в рулетку, выиграем кучу монет, как следует развлечемся!

— Мариетта, терпеть не могу… прекрати нести всякую чушь!

— Ну, что еще, мой милый Строхайм?

— Он терпеть не может, когда ты говоришь, что мы выиграем кучу монет.

— Ну, тогда проиграем кучу монет…

— Что бы мы ни выиграли или ни проиграли, это будут не монеты, а бабки, бабло, капуста, тити-мити, хрусты, башли… — со злостью перечислил я.