По количеству как забавных, так и опасных казусов съемки «Цирка» не уступали «Веселым ребятам». Так, например, в массовых сценах Александров использовал метод, который увидел в Голливуде, – чтобы не тратиться на большое количество статистов, он сажал их только в первые ряды, а остальные заполнил бутафорскими куклами. И вот однажды, после сложной ночной съемки, когда все уже были усталыми и не очень внимательными, он заметил, что одна из кукол оказалась слишком близко к камере. Это была крупная пожилая кукла с назойливо подведенными глазами, Александрову она показалась ненатуральной, и он раздраженно сказал:
– Это очень неестественная кукла, пересадите ее куда-нибудь подальше.
Но кукла вдруг ответила обиженным тоном:
– Зачем же меня пересаживать, я и сама перейду.
Оказалось, он принял за куклу одного из статистов.
А во время подготовки съемки эпизода с проходом львов по огражденному металлическими прутьями коридору случился другой казус, который уже нельзя назвать смешным. Съемочная группа работала в постоянном окружении цирковых животных, некоторые из них были так отлично выдрессированы, что перестали казаться опасными. Но вскоре один из львов напомнил, что рядом с хищниками нельзя расслабляться ни на секунду.
«Оператор Борис Петров, – рассказывал Александров, – был занят проверкой состояния декораций и готовности массовки к сцене, в которой «безумно храбрый» Скамейкин (артист А. Комиссаров) с помощью букета цветов укрощает полдюжины львов. Он совершенно забылся в пылу работы и отдавал приказания, стоя в непосредственной близости от стальной клетки, где Борис Эдер репетировал царей природы. Одного из хищников почему-то раздражала фигура, маячившая возле клетки, и он, просунув сквозь железные прутья когтистую лапу, в клочья разодрал пиджак оператора, оставив на теле зазевавшегося Петрова кровавые отметины. От более печальных последствий Петрова спас предостерегающий выстрел дрессировщика».
С самой же Орловой тоже произошло несколько неприятностей. Так, на станции Суково (ныне это станция Солнечная), когда снимали пролог фильма, в котором Марион, держа в руках черного ребенка, бежит от разъяренной толпы американских расистов и едва успевает вскочить на последнюю ступеньку уходящего поезда, она споткнулась о камень и упала на угольный шлак. В кровь разбила себе коленки, разорвала чулки, да еще зацепилась юбкой за какую-то железку. Ну и, конечно, уронила куклу, изображавшую ребенка.
«Поднялась она, – описывает М. Кушниров в книге “Светлый путь, или Чарли и Спенсер”, – в плачевном и, прямо скажем, неприличном виде. Но в момент подавила и боль, и стыд, и злость, только сморщила досадливую, чуть нарочитую гримаску. И, деловито оправляясь, кинула растерянной толпе мосфильмовских “расистов”:
– Ребенок-то жив?»
Можно себе представить реакцию членов съемочной группы.