Любовь по договоренности

– Настя! Но ты же понимаешь, что это будет фиктивный брак! Мы разведемся так скоро, как только можно!

– То есть все слова о любви – чушь собачья, когда на кону драгоценный толедский клинок?!

– Зачем все выворачивать наизнанку?! Да что вы за люди такие, женщины?! Вам бы все принцев с алыми парусами! А обычные смертные никак не годятся!

– Ага! Нам бы принцев! А вы, мужчины, хотели бы, чтоб мы любили вас со всеми вашими скелетами в шкафах, с любовницами, их детьми, с вашей расчетливостью, обманами!

– Да разве я обманул тебя?! Я же ничего не утаил! Все карты открыл!

– Это правда, ты меня вроде и не обманул, а такое чувство, будто я обманулась. Вот скажи, как можно спать с женщиной ради наследства? Не противно с нелюбимой-то?

– С теми, кто противен, я никогда не спал, – ответил Георгий, поднял тарелку и так шлепнул ее о стол, что она развалилась-таки на четыре почти равных части. Я подумала, что нас, участников этой истории, как раз осталось четверо: я, Злата, Марина и Георгий. Тарелка как знала…

– Раз Злата тебе не противна, значит, приятна! – завелась я и сама почувствовала, как голос мой жалко дрогнул.

– То, что человек не противен, вовсе не означает, что он приятен!

– А что же означает?!

Бросив осколки тарелки на произвол судьбы, Георгий подскочил ко мне, обнял за плечи, так сильно прижав к себе, что готов был переломиться мой позвоночник, и с надрывом в голосе попросил:

– Настя, ну хоть ты не добавляй мне страданий! Я тебя люблю, ты знаешь! Полюбил, как только увидел… А все, что касается наследства, с тобой никак не связано! Это началось до тебя… Бо очень жаль…Так жаль… Ты даже не представляешь, как мне тяжко… Будто я и в самом деле сам убил его…

Руки любимого человека, его голос сразу привели меня в размягченное состояние, вне зависимости от смысла слов, что он произносил. Было уже вообще неважно, что он говорит. Хотелось просто слушать музыку его голоса, вдыхать такой родной его запах и чувствовать, что сейчас этот мужчина в полной моей власти. И он забыл о своих переживаниях. Он весь сосредоточился на мне. Он уже целовал мое лицо, шею, ямочку между ключицами, и я понимала, что тоже совершенно не в силах ему противиться. Если бы сейчас мне кто-нибудь шепнул на ухо, что Георгий Далматов убил не только своего брата, но и отца, а заодно собирается укокошить и меня сразу после акта прелюбодеяния, я все равно не смогла бы разомкнуть собственные руки, которыми захлестнула его шею. И он понес меня на кровать, ту самую, что застлана шелковым бордовым, в тон стенам, покрывалом, и все произошло на скользкой, чуть холодноватой его поверхности. Честно говоря, интимные отношения с мужем мне давно казались скучноватой обязаловкой, хотя чувство удовлетворения я вроде бы и испытывала. Все, что происходило между нами с Георгием, дышало такой первобытной огненной страстью, что делалось больно и сладко одновременно. Мы с ним абсолютно совпадали по темпераменту. Нам хотелось одного и того же в один и тот же момент. Мы сплелись в столь немыслимый клубок, что, казалось бы, это грозило уже переломом не только позвоночников, но и всех костей сразу. Но, видимо, такое вполне допустимо природой, а потому ничего дурного с нами не случилось. Напротив, мы одновременно испытали чувство отрыва от земли, чего никогда не бывало у меня с мужем.

– Прости, что приходится повторяться, но ты моя женщина… Сомневаться, думаю, теперь не приходится и тебе…

Мне не хотелось отвечать, такая сразила меня безмятежность и лень. Я уткнулась носом в шею Георгия и замерла. Через некоторое время он спросил:

– О чем ты думаешь?

Я удивилась тому, что, обнимая его, не думала ни о чем. И это я, писательница, в голове которой, что бы я ни делала, обычно шел бесконечный мыслительный процесс, часто меня утомлявший. Правда-правда! Мне иногда хотелось, чтобы небесный клерк, отвечающий за мою мозговую деятельность, повернул бы какой-нибудь тумблер и отключил меня от информационного поля, позволил бы немножко отдохнуть от размышлений и фантазий, из которых потом рождались сюжеты романов и просто бессюжетные зарисовки. А еще стихи… Которые никто никогда не читал… Они рождались и умирали во мне… Я их редко даже записывала. Кому сейчас нужна поэзия? Правильно, никому, так что пусть стихотворные строки умирают во мне, толком не родившись.