Любовь по-испански (ЛП)

чувствую, что твердо стою на ногах. Вино в любом случае не поможет мне выиграть в

какой-либо битве.

— Фурия в аду – ничто по сравнению с брошенной женщиной.

Повернувшись в кресле и пряча телефон в карман, я с любопытством смотрю на

подходящую ко мне Веру. Еще одна английская поговорка, которую я не знаю.

— Боюсь, я не понимаю.

Она дарит мне нежную, но уставшую улыбку, и садится на подлокотник кресла. Я

мгновенно оборачиваю свои руки вокруг талии и опускаю девушку к себе на колени, где

она расслабляется и пьяно хихикает, волосы скрывают ее ехидную ухмылку.

— Поясни, — требую я, — или я буду наказывать тебя поцелуями.

Она поднимает удивлённо брови.

— Сопровождаемые наказанием членом?

Я пожал плечами, радуясь ее игривому настроению.

— Это можно устроить. Теперь растолкуй мне, моя Эстрелла.

Она вздыхает и утыкается губами в мою шею. Я не могу сдержать ни легкого

стона, вырывающегося из меня, ни твердеющего ствола, упирающегося в ее попку. Это

будет приятное, такое приятное ощущение – просто отдаться физическому наслаждению, отбросить все душевные терзания прочь. Я закрываю глаза и борюсь с желанием сгрести

ее в охапку и унести в спальню, к единственному известному мне способу заставить ее

чувствовать себя в безопасности и удовлетворенной, единственному способу скрыться в

такое время, как это.

— Фурия в аду – ничто по сравнению с брошенной женщиной, — говорит она

напротив моей шеи, — это поговорка. Не знаю, откуда она, но она говорит о том, что нет

ничего более пугающего разозленной суки. — Она замолкает, втягивая воздух, и я знаю о

ее страхе, будто Вера сказала что-то дурное. — Прости, — добавляет быстро, и я

чувствую, как напрягается ее тело под моими пальцами. — Я не имела в виду, что Изабель

– сука.

Она все еще, по ее словам, такая капризная в эти дни, как будто во второй раз ищет

смысл своего бытия. Я положил руку на ее затылок, позволяя волосам струиться между

моими пальцами.

— Я знаю, — заверяю ее. — И да, она – сука.

И это я еще преуменьшил.

— Разве ты можешь ее в этом винить? — спрашивает она, голос повышается на

несколько тонов, и, когда она отстраняется от меня, я вижу слезы на ее глазах. Это

разбивает мне сердце. Я начинаю уставать от ощущения постоянно разбитого сердца и

знаю, что в скором времени это не изменится. Каждый день новая проблема сваливается

на нас и в сердце появляется новая трещина.

— Нет, — честно отвечаю. – Я не могу судить ее.

Между нами повисает тишина, тяжелая, как полог. Вера наконец прочищает горло.

— Ей будет больно еще долгое время, — говорит Вера. — Она будет зла. Это не

пройдет. Я думала, что все уже позади, что она будет двигаться дальше. Вы в разводе уже

год и, если она все еще злится весь этот год...

— Она злится из-за моего возвращения в Атлетико, — отвечаю я. — Она злится из-

за папарацци, что они снова нас преследуют. Она злится, что она будет выставлена

идиоткой. Если бы я просто повесил голову, она бы этого не делала.

— Но ты не можешь проживать свою жизнь в страхе, Матео, — говорит она.

Я улыбаюсь Вере и убираю с ее лица волосы, подсвеченные закатным солнцем.

— Так же, как и ты.

Она облокачивается на меня – впитываясь, подчиняясь, сливаясь. Она моя вторая

кожа. Она – часть меня, от которой я не могу оторваться. Я молюсь, чтобы мне никогда и

не пришлось. Я молюсь, чтобы мы выстояли. Какие бы преграды не встретились нам на

пути.

И я могу почувствовать приближение этого напряжения, бури, вздымающейся

каждый день. Я так сильно боюсь, что мой план не сработает или, когда она выяснит, что

не сможет найти работу и пойти учиться. Я так боюсь, что звезды однажды отберут ее

сияние у меня.

Я беру ее на руки и она, со всеми своими мягкими формами, весит не больше

перышка. Я несу ее по коридору, в спальню и на кровать. Она сияет в охристом свете, проникающем с улицы, через окно, и в очень короткий период мы оба обнажены, я

возвышаюсь над ней, поднимаю ее руки над головой и насыщаюсь телом, как самым

красивым, изысканным вином.

Я буду насыщаться ею, пока это все не закончится, поглощать, пока это все, что

нам остается. Я толкаюсь в нее и позволяю своему голоду взять верх, позволяю своему

голоду отнести нас в лучшее место.

Жарко, медленно и быстротечно. Быстротечно.

Проснувшись на следующее утро в объятиях друг друга, мы видим, что солнце уже

светит в окна и такое чувство, что только мы и есть друг у друга, и ничего больше не

осталось.

Возможно, так оно всегда и было.

***

Погружаюсь в работу. Приезжаю на стадион рано и уезжаю поздно, но даже это не

отпугивает фотографов, которые иногда ждут на дороге, чтобы мельком увидеть меня. Я

не могу этого понять, почему фото меня, даже просто забирающегося в машину, так много

значит для них, но со временем я перестал стараться понять.

Вера тоже занимается делом, заполняя бумаги для обучения и прячась. Несколько

раз Клаудия звонила и приходила, тогда они развлекались, напиваясь и танцуя в гостиной.

Я начинаю чувствовать себя родителем, растящим ребенка. Она даже перестала брать

уроки испанского, вместо этого языку учу я. Так же сильно, как не люблю, когда Вера