Любовь под боевым огнем

– Как вы, княжна, образно выразились – разладился!

– Отец умно поступит, если возьмет тебя отсюда в Крым.

– Надеюсь, что и вы не откажетесь посетить мое крымское гнездышко. Оно скопировано по образцу виллы, на которую вы обратили однажды внимание в живописном описании Рима.

– Нет, я не могу ехать туда ради одного удовольствия видеть прелести нашей Ривьеры. Здесь во врачебной помощи большая нужда. Марфа другое дело, Марфа должна ехать.

Вслушавшись в этот разговор, Марфа зарделась густым румянцем, который давно уже не появлялся на ее матовом лице. В выражении ее прекрасных глаз чередовались испуг и колебания. Решаясь, по-видимому, на что-то необычайное, она сняла обручальное кольцо.

– Борис Сергеевич, я не поеду в Крым, – выговорила она надорванным голосом. – Отказ этот вы примете, вероятно, за наш разрыв и поэтому позвольте возвратить вам обручальное кольцо.

– Обручальное кольцо! Вы решаетесь порвать все прошлое без всякого повода?

– Но я обращаюсь к вашему великодушию и умоляю забыть меня.

– Это не ваша мысль! Это стороннее влияние.

– Мы были бы несчастливы.

– Да, при таком настроении… вероятно.

– Вот и вы соглашаетесь, что разочарование не заставило бы себя ожидать.

– Вы пали духом, Марфа.

– Или, наоборот, возвысилась.

– Возвысились? Вы думаете, что возвысились?

Можайский медленно с нервной дрожью снял и свое обручальное кольцо и опустил его вместе с кольцом Марфы в реку.

– Какая уступка! – воскликнула Ирина с изумлением, доходившим до негодования. – Уступка без борьбы и без попытки вернуть так глупо потерянное счастье! Да разве так любят?

– Под борьбой нельзя не видеть насилие, а любовь и насилие взаимно исключают друг друга, – заметил Борис Сергеевич.

– Но самый успех без борьбы не будет ли только удачным приобретением? Вспомните, что наслаждение невозможно без страдания и что любовь не падает с неба в виде дождевых капель.

– Я не поклонник Шопенгауэра и вовсе не разделяю его мрачный взгляд на человеческое счастье.

– Во многих случаях, однако, без борьбы с жизнью человек напоминал бы плаксивого нищего, не умеющего разжалобить прохожего на подачку.

– Вы правы, но только не по отношению к любви. В этом чувстве борьба мне противна. Если она не приходит сама собой в виде радуги, то пусть она вовсе не приходит.

Положение это стоило того, чтобы над ним задуматься. Обмен мыслей прервался. У Заячьего острова Можайский повернул лодку к отмели, чтобы принять Узелкова.

– Пока охота еще невозможна, – сообщил Яков Лаврентьевич, здороваясь с княжнами. – Вместо дичи я нашел здесь свежий номер «Таймс». Как он мог попасть сюда? Удивительно!

Ответа не последовало.

– Мистер Холлидей ездит сюда не один, – продолжал Узелков, берясь за вторую пару весел. – По крайней мере я видел на песке отпечаток женских каблуков.

– И именно моих? Что же далее? – спросила княжна Ирина несколько вызывающим тоном.

Поручик не соразмерил предпринятое им нападение со своими душевными резервами и на вопрос «что же далее?» не нашел ответа. Он ограничился тем, что неповинный перед ним лист «Таймс» утопил в Волге.

V

Библиотека в гурьевском доме выглядела вообще сурово, а на этот раз суровее обыкновенного. Казалось, бюсты и портреты княжеских предков поссорились между собой. Сегодня бронзовый фельдмаршал читал нотацию красавице в роброне. Сановник с удивительным коком на голове не ласкал более девочку, которой он любовался полтора столетия. Нимврод глядел с ненавистью на свою знаменитую свору. Наконец, группа дамских портретов косилась на портрет матери Аполлинарии. По-видимому, она-то и возмутила сегодня вековой покой и фельдмаршала, и сановника с коком, и Нимврода, и весь сонм угасших красавиц гурьевского рода.

Князь находился в полном душевном единении со своими предками. Он нервно перелистывал какой-то фолиант, когда в библиотеку вошли обе дочери.

– Я пригласил вас посоветоваться и решить семейный вопрос о переезде на юг. Мне надоел наш медвежий угол.

– Отец, ты ли это говоришь! – воскликнула Ирина. – Когда мы заводили речь о духовной бесприютности нашей усадьбы, особенно зимой, ты защищался упорнее коменданта в осажденной крепости.

– И очень дурно делал. Но только теперь я вижу, что, сидя на этой вышке, я лишаю вас общества и приношу себе в жертву ваши душевные и сердечные интересы.

– Напротив, нам здесь очень отрадно, – решилась промолвить Марфа, – здесь все так спокойно, кротко, возвышенно.

– Прекрасно, но нельзя же делать из меня монастырского служку. Ирина, ты одна в нашей семье обладаешь пока здоровыми нервами. Ты говорила, что мне, князю Гурьеву, не следует прятаться от людских взглядов. Ты права, нам нужно выбраться из этой западни на вольную волюшку. Будущий зимний сезон в столице обещает быть превеселым…

Артамон Никитич склонял дочерей на сторону своего плана как и чем умел.

– А что же, отец, ты будешь делать в Крыму?