Любовь поэтов Серебряного века

Эти ссоры были своеобразной игрой между Зинаидой Гиппиус и Мережковским. Игрой, которая длилась всю жизнь, почти тридцать лет, и была необходима обоим. Говорили, что супруги ни на один день не расстались в течение всей жизни, и что их отношения были и остались сердечными и чисто платоническими.

По словам Нины Берберовой, Гиппиус постоянно играла. В Петербурге вечерами «она сидела у себя на диване, под лампадой, в какой-нибудь старой, но все еще элегантной кацавейке, куря тонкие папироски, или, приблизив работу к глазам, шила что-то (она любила шить), поблескивая наперстком на узком пальце. Запах духов и табаку стоял в комнате. „Где мои кусочки?“ – спрашивала она за чаем, приближая к себе хлебную корзинку. В. Злобин ставил перед ней чашку. „Где моя чашка?“ – и она обводила невидящими глазами стены комнаты. „Дорогая моя, она перед вами“, – терпеливо говорил Злобин своим умиротворяющим тоном. – А вот и ваша булочка. Ее никто не взял. Она ваша».

Супруги давно и отчаянно планировали совершить небольшое путешествие в Италию, оно было им необходимо – для новой очень серьезной работы Дмитрия Сергеевича: романа о Леонардо да Винчи. Деньги заработать удалось-таки, разумеется, сообща, но львиная доля гонораров принадлежала Зинаиде Николаевне, ее блестяще резкие критические статьи становились быстро известны! «Пятницы» Полонского, «среды» Плещеева, литературные «субботы» в Доме Мурузи были на время отставлены прочь, и Мережковские вскоре уже скромно, но путешествовали, в спальном вагоне Восточного экспресса, с восторгом и восхищением молодости по местам, связанным с Леонардо: Флоренция, Рим, Мантуя, Генуя.

Встречались они в Италии и с Антоном Чеховым и Алексеем Сувориным, бывшими проездом во Флоренции и Риме, и удивлялись их невообразимой спешке: скорее, скорее прочь от первозданной красоты, разлитой во всем, даже и в небе! Чувство восхищения Италией в пору ее самых счастливых, молодых лет разлито в каждой строке мемуаров Зинаиды Гиппиус!

В библиотеках Флоренции она делала тщательные обширные выписки из древних фолиантов, которые Дмитрию Сергеевичу по его просьбе привозили на тележках: столь они были тяжелы и огромны! Во Флоренции же Мережковский впервые пришел к сложной идее об объединенной церкви – другими словами, именно в его голове зародилось начало столь популярного позже экуменистического движения. По возвращении в Петербург супруги Мережковские выхлопотали у Синода разрешение устраивать у себя на квартире религиозные, духовные, общественные собрания, где Дмитрием Сергеевичем с увлечением говорилось об общности людских душ, о том, что Бог на самом деле для всех един.

Странно, что слова эти не находили понимания даже у тех, кто с постоянным любопытством посещал популярный салон Мережковских. «Избранники» воспринимали лекции с увлечением, случалось, что и аплодировали. Но уже вскоре столь оригинальная для России идея, имеющая в основе своей очень здравое начало сплочения, соединения разобщенной «толпы духовно одиноких людей», о которой с такою горечью писала Зинаида Николаевна, оказалась совершенно переврана, если не сказать – извращена. Петербургское и московское общество тоже вдруг все разом, пылко заговорило, нападая на неразлучную чету Мережковских, «о заоблачности, чужеродности их идей, опасности столь явной абстракции Бога, о „холодном презрении сугубо православных традиций!“. И даже о „некоем заигрывании с дьяволом!“».

Одним из самых правдивых и откровенных документов революционных событий можно назвать маленькие, плохо сшитые черные тетради, в которых изящным почерком, чернилами, сильно разбавленными водой, была записана день за днем хроника жизни четы Мережковских в красном послеоктябрьском Петрограде. Весьма немногие исследователи русской истории берут на себя смелость цитировать резкие, горькие, ужасающие по правдивости и откровенности, боли и отчаянию дневники Гиппиус:

«22 декабря 1917 года… Вчера был неслыханный снежный буран. Петербург занесен снегом, как деревня. Ведь снега теперь не счищают, дворники – на ответственных постах, в министерствах, директорами, инспекторами и т. д. Прошу заметить, что я не преувеличиваю, это факт. Министерша Коллонтай назначила инспектором Екатерининского института именно дворника этого же самого женского учебного заведения. Город бел, нем, схоронен в снегах. Трамваи еле двигаются, тока мало (сегодня некоторые газеты не могли выйти). Мы все более и более изолируемся. Большевики кричат, что будут вести священную войну с немцами. Никакой войны, благодаря их деяниям, я думаю, вести уже нельзя, поэтому это какой-нибудь ход перед неизбежным, неотвратимым, похабным миром.

О, Россия моя Россия! Ты кончена?»