Любовь поэтов Серебряного века

В одном из поздних интервью Анна Ахматова обмолвилась несколько жестоко, но в известном смысле справедливо: «Смерть его в 1936 году была благословением, иначе он умер бы еще более страшной смертью, чем Юркун, который был расстрелян в 1938 году». Кузмин умер в переполненной палате городской больницы, полежав перед этим в коридоре и простудившись. Свидетель похорон рассказывал: «Литературных людей на похоронах было меньше, чем „полагается“, но, может быть, больше, чем хотелось бы видеть… Вспомните, что за гробом Уайльда шли семь человек, и то не все дошли до конца».

После смерти Кузмина и ареста Юркуна большая часть архива, не проданного ранее в Гослитмузей, пропала, и до сих пор никто не знает, где она может быть. Казалось, что и само имя Кузмина сразу ушло в далекое литературное прошлое, что ему уже никогда не будет суждено вернуться. Он даже не оставил русской поэзии, как то издавна велось, своего предсмертного «Памятника», поэтому пусть за него скажет другой поэт – Александр Блок: «Самое чудесное здесь то, что многое пройдет, что нам кажется незыблемым, а ритмы не пройдут, ибо они текучи, они, как само время, неизменны в своей текучести. Вот почему вас, носителя этих ритмов, поэта, мастера, которому они послушны, сложный музыкальный инструмент, мы хотели бы и будем стараться уберечь от всего, нарушающего ритм, от всего, заграждающего путь музыкальной волне».

Игорь Северянин 1887 – 1941 «Ананасы в шампанском»

Игорь Северянин (настоящее имя Игорь Васильевич Лотарев) родился 4 (16) мая 1887 года в Петербурге в семье военного инженера Василия Петровича Лотарева, был дальним родственником Карамзина и Фета по матери, а также троюродным братом Александры Коллонтай. Первые 9 лет своей жизни Игорь провел в Петербурге. После разрыва родителей жил у тетки и дяди в их имении недалеко от Череповца. Закончив четыре класса реального училища, в 1904 году он уехал с отцом на Дальний Восток.

Сам Игорь Северянин писал свой псевдоним через дефис: Игорь-Северянин – как второе имя, а не фамилию. Первое имя было ему дано по святцам, в честь святого древнерусского князя Игоря Олеговича; приложение Северянин делало псевдоним близким к «царственным» именам и означало место особенной любви (как приложение «Сибиряк» в псевдониме Дмитрия Мамина-Сибиряка). Но традиция писать «Северянин» как фамилию закрепилась так же, как традиция толковать поэта односторонне по его «экстазным» стихам.

Одно из первых ярких впечатлений Игоря Северянина – влюбленность в Женечку Гуцан (Злату), которая и вдохновляла будущего поэта:

Идет весна в сиреневой накидке,
В широкой шляпе бледно-голубой,
И ландышей невидимые струйки
Бубенчиками в воздухе звучат…
Она, смеясь, мои щекочет нервы,
Кокетничает мило и остро…
Я к ней спешу и золотою Златой
Вдруг делается юная весна…

В 1905 году Игорь Северянин был самоуверенным восемнадцатилетним юнцом без образования, без специальности, без гроша в кармане. В конце жизни, когда пришла пора подводить итоги, Игорь Васильевич, оглядываясь назад, с грустью признался самому себе, что в ранней молодости ему очень мешали правильно воспринимать людей и «глупая самовлюбленность», и «какое-то скольженье по окружающему». Это относилось и к друзьям, которых он недооценивал, и к женщинам: «в последнем случае последствия бывали непоправимыми и коверкали жизнь, болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве». Поскольку эта запись сделана в дневнике, когда он уже навсегда расстался с двумя «недооцененными» им женщинами – своей первой любовью Евгенией и единственной законной женой эстонкой Фелиссой Круут, можно предположить, что приведенная выше сентенция относится именно к ним.

С Евгенией Менеке, тогда еще Женей, Женечкой Гуцан, Игорь познакомился зимой 1905 года в Гатчине, где жил вместе с матерью и старой няней. Женя же снимала угол в Петербурге, зарабатывала шитьем, а в Гатчину приезжала по воскресеньям – навестить и обиходить отца, опустившегося после смерти жены, Жениной матери. Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами: больше задаривать было нечем. Однако у Златы были не только золотые волосы, но и золотые руки – она умела пустяками обиходить, «изузорить» их ветхий «уют».

Златошвейные фантазии Жени восхищали поэта, видимо, еще и потому, что он и сам любил и умел мастерить руками. Например, для того чтобы Злата смогла вдоволь налюбоваться «малахитовой водой» тогда еще чистой-пречистой Ижорки, Игорь, с помощью плотника, сколотил замечательную лодку.