Любовь, похожая на смерть

– Давайте сделаем так: я предъявлю вам для опознания пять женских фотографий, наклеенных на лист картона, – сказал Девяткин. – Женщины примерно одного возраста и внешне похожи: вытянутые лица, светлые волосы и прочее. Снимки пронумерованы. Если на одной из фотографий вы узнаете свою дочь, назовите номер снимка. Тогда мы пригласим сюда представителя местной прокуратуры, двух понятых и составим официальный документ, то есть протокол. Ну, о том, что на представленном снимке вы узнали свою дочь. Договорились? Только не волнуйтесь.

– Я уже устала волноваться. – Женщина зажала в кулаке угол скатерти. – Каждый день только волнуюсь, волнуюсь… А мне нельзя. У меня тяжелая форма диабета. Я тридцать лет отработала на вредном производстве…

Чувствуя близкую беду, женщина глубоко вздохнула, стараясь не заплакать.

– Успокойтесь, пожалуйста. Иначе я не смогу продолжить.

– Да, да. Я не буду. Я молчу.

– Перед тем как начнем, несколько общих вопросов. Тот день, когда ваша дочь пропала, выдался дождливым. Не помните случайно, каким зонтом пользовалась Вера? Его цвет? Цвет ручки?

– Красный зонт, однотонный, – ответила Панич. – И ручка красная. Вера три сезона с этим зонтом ходила. Хотела новый купить, но последнее время лишних денег совсем не было. Дочь на работе сократили в связи с реорганизацией ее конторы.

– Где именно она работала?

– На холодильном комбинате, учетчицей в бухгалтерии. По специальности она экономист. Ну, последние два месяца работу искала. А за некоторое время до исчезновения вернулась из города счастливая, глаза сверкают, румянец на щеках. Сказала, что, кажется, нашла должность в сто раз лучше прежней. А в тот день… В тот день поехала встречаться с каким-то там представителем фирмы. Ну, чтобы все документы оформить. Точно не знаю. Он обещал сразу выплатить аванс… Я, наверное, много говорю. Со мной всегда так, когда волнуюсь. Прямо тра-та-та… Без остановки. Простите.

– Ничего, говорите.

– Вера была замужем, но недолго. Ее бывший муж Илья Кобзев – злой человек. Он и после развода ее не оставлял. Звонил часто на ночь глядя. Говорил, что им нужно встретиться, чего-то там обсудить. А что обсуждать? Детей общих нет, имущества общего не нажили. Вера долго заснуть не могла после этих звонков. У нее теперь жених Эдик, он хотел этому Илье шею намылить. Но тот последнее время звонить перестал. Уехал, что ли, куда…

Девяткин молча кивнул старшему лейтенанту – мол, запоминай, Саша. Все запоминай, про бывшего мужа Илью и про теперешнего жениха Эдика. А позже выводы будем делать.

Он вытянул из папки картонный лист с приклеенными и пронумерованными фотографиями, положил его на стол тыльной стороной вверх, снова попросил Панич успокоиться и сосредоточиться на главном, а Лебедева – принести стакан воды. Еще Девяткин спросил, где хозяйка держит лекарство от сердца. Наконец перевернул лист.

Минуту Нина Сергеевна сидела молча, с напряженным лицом. Она смотрела в правый верхний угол, где под номером три прикрепили фотографию ее дочери. Цветной снимок лица пострадавшей сделан в морге судебным фотографом. Качество приличное, хорошо видны ссадины на скуле, распухшая переносица и кровоизлияние на левом виске. Глаза женщины открыты и смотрят на мир с ледяным равнодушием.

Девяткин мог бы попросить ретушера из фотолаборатории убрать следы жестоких побоев. Но в этом случае, если дело дойдет до суда, возможны осложнения. Адвокаты убийцы наверняка попросят суд признать данное следственное действие ничтожным, поскольку для опознания была предъявлена отретушированная фотография, по которой трудно узнать человека. Суд наверняка удовлетворит протест. Тут надо соблюсти все формальности, чтобы ни одна сволочь потом не придралась. Но вот вопрос: доживет ли до суда мать Веры? Или ей суждено разделить участь Ахмеда Абаева и Петра Афонина?

– Вот оно, значит, как, – сказала Панич и закачалась на стуле, будто была готова упасть с него. – Вот оно…

Старший лейтенант уже стоял за спиной женщины, готовый подхватить ее, если вдруг та сползет со стула или станет падать на пол. Пару минут Панич просидела с закрытыми глазами, будто лишилась чувств. Но потом вдруг тряхнула головой и прошептала:

– Говорят, что материнское сердце чувствует, если с ребенком происходит несчастье. А я ничего не чувствовала. Волновалась – это да. Особенно вечером. Все ждала ее. Была уверена, что с Верой… Что с ней ничего такого не произойдет. Наверное, я плохая мать.

Панич прижала одну ладонь к щеке, вторую положила на грудь и так застыла в немом оцепенении. Она даже не пыталась вытереть слезы, которые стекали по щекам.

* * *