Любовь, похожая на смерть

Поезд тащил человеческое тело за собой, Сыч все еще старался выдернуть руку. Он закричал во всю силу, но не услышал своего крика…

Паша Пулемет выплюнул изжеванную зубочистку и быстрым шагом направился к машине. Эта погоня и пальба отняла слишком много времени. Если кто-то из ментов успел связаться со своими, останется не так много времени, чтобы уйти. Паша добежал до машины. За рулем уже сидел Гурский, как дьявол черный от пыли и тротиловой копоти. Иван Ерофеев, чистенький и опрятный, вытаскивал из багажника канистру с бензином.

– Живей же ты! – крикнул на него Пулемет и упал на переднее пассажирское сиденье. – Никак не проснется…

– Все путем. – Гурский включил двигатель и стал барабанить пальцами по баранке. – Мы уложились в шестнадцать минут. Это не так уж много. Через четверть часа выскочим на трассу, и поминай как звали.

Ерофеев поднял тяжелую канистру, дотащил ее до середины улицы – и неожиданно упал, словно подвернул ногу. И больше не поднялся. На шее и затылке расплылось кровавое пятно, седые усы вдруг сделались темно-красными. Очки слетели с носа. И теперь старый приятель Пулемета смотрел на него укоризненно и немного удивленно, словно хотел спросить: мол, как же так, кто допустил такую несправедливость: ты живой, а я что? Уже мертвый?

Гурский нажал на педаль акселератора. Машина сорвалась с места, но сначала две пули врезались в крышу, прошив металл и внутреннюю обшивку, и застряли в заднем сиденье. Еще две пули проделали дырки в багажнике, чудом не зацепив вторую канистру с бензином. Лопнуло заднее стекло, превратившись в мелкую крошку.

– Господи, откуда это? – заорал Гурский. – Нам прострелили колесо! Что это было?

Через четверть часа они доехали до трассы, свернули в лес и там, облив машину бензином, сожгли ее. Затем пешком выбрались на дорогу и остановили грузовик, перевозивший кирпич. Водитель, которому пассажиры показались слишком подозрительными и грязными, спросил вперед приличную плату. Получив деньги, пустил мужчин в кабину и довез до места.

* * *

Расстреляв пистолетную обойму, Девяткин некоторое время сидел на подоконнике, приходя в себя. Он проводил взглядом умчавшуюся «Тойоту», затем дозвонился в «Скорую помощь», местную милицию и спустился во двор. Внизу собрались четыре старухи и пожилой мужчина, проживавший где-то по соседству. Вдвоем они стащили с железнодорожной насыпи тело еще живого Сыча. Медленно донесли до дома, положили на землю возле порога.

Правый рукав рубахи, изжеванный шестерней, казался пустым. Лицо капитана покрывала корка засохшей крови, а глаза были похожи на белые пуговицы. Сыч терял сознание и снова приходил в себя. Он стонал и плакал, а потом надолго затихал. Девяткин сидел на ступеньках крыльца, курил и смотрел на циферблат часов. Он не знал, чем облегчить страдания капитана. Еще дважды набрал телефон «Скорой». Отвечали, что бригада давно выехала и вот-вот будет на месте. Но время шло, а врачи не появлялись. Девяткин прикуривал новую сигарету и говорил себе, что остается только ждать.

– К нам врачи могут долго ехать, – сказала одна из старух. – Намедни два часа ждала.

– Долго, – как эхо отозвался Девяткин.

Старухи о чем-то перешептывались. Мужчина, присев на корточки, смотрел на дорогу, где должна была показаться машина «Скорой». Одна из старух принесла из дома старую скатерть и накрыла раненого с головой. Но другая женщина вылезла вперед и поправила скатерть, опустив скатерть до плеч. Сказала, что с головой только мертвых накрывают, а этот еще живой. Сыч стонал и даже пытался что-то сказать, обращаясь неизвестно к кому.

Откуда-то появилась собака, что целыми днями сидела у дома. Она на брюхе подползла к раненому и шершавым языком стала лизать его лицо. Одна из старух отогнала пса прутиком.

– Иди, паршивый, – сказала она. – Иди… А то человеку нос откусишь…

Сыч захрипел, на губах выступила розовая пена. Девяткин посмотрел на милиционера и понял, что доктора опоздали. Капитан открыл рот и уставился на небо широко открытыми глазами.

* * *

Глава юридической фирмы Юрий Семенович Полозов развалился на стуле, придвинул ближе подставку с курительными трубками. И, задумавшись на минуту, взял старую, хорошо прокуренную «ливерпуль» с объемистой табачной камерой и толстым прямым мундштуком. Повертел ее в руках. Положил на место и вытащил другую трубку, вырезанную из вишневого корня, с изогнутым эбонитовым мундштуком. Он баловался табаком редко, в минуты душевных сомнений или хандры. Радченко, сидевший напротив, молча наблюдал за этими манипуляциями. Полозов раскурил трубку, пустил дым в потолок. Дима стал обмахиваться блокнотом, спасаясь от табачной вони.

– Солод дал пять дней, чтобы Алла унесла ноги из России, – сказал Полозов. – Завтра последний пятый день. Твои соображения на этот счет?

– Мои соображения изложу позже, – сказал Радченко. – Сначала расскажу нашу историю с начала. Так, как я ее вижу. Все закрутилось около пяти месяцев назад…