Любовь поры кровавых дождей

На следующее утро Полтавцев встретил меня как ни в чем не бывало. Одним достоинством капитан обладал несомненно: не знаю, то ли он был не злопамятлив, то ли умел скрывать свои чувства, во всяком случае, никогда не проявлял неудовольствия и ничем не напоминал о минувшей обиде. А это, на мой взгляд, достоинство, и не маленькое.

— Ну, как? — спросил он, увидев меня.

— Проводил и вернулся вовремя.

— Э, — скривился капитан, — да я не об этом… Что сделал?

— А что мне было делать? Смешил их всю дорогу…

— Э, — еще больше поморщился Полтавцев. — Знаешь, что я тебе скажу, Пересыпкин: вот смотрю на тебя и никак не пойму, прикидываешься ты простачком или в самом деле дурак. Ну, говори короче, взял ее или нет?

— Кого? — удивленно переспросил я.

— Тьфу, чтоб тебе пусто было! — капитан смачно сплюнул. — О вчерашней красотке спрашиваю, понял, старый ты греховодник!..

— Нет, — мрачно вздохнул я.

— Во! А ты как думал?!.. Сидишь как собака на сене. И сам не ам, и другому не дам. Мне не уступил, а сам ничего не можешь. Эх! — он махнул рукой и пошел, поводя плечами.

— Позвольте мне сегодня вечером часа два быть свободным! — крикнул я ему вслед.

Капитан замер как от выстрела.

С минуту он смотрел на меня. Потом спокойно сказал:

— Отпускаю тебя на всю ночь, но если ты опять вернешься несолоно хлебавши, привяжу к паровозу и велю прокатить до соседней станции…

— Тогда уж вместе с ней привяжите, — осклабился я.

Капитан еще дольше смотрел на меня, но на этот раз промолчал. Повернулся и медленно удалился.

Вечером я подошел к знакомому дому.

Еще не стемнело, и дом, выкрашенный светло-зеленой краской, показался мне краше, чем вчера.

Дверь открыла старушка. Видно, в свое время она тоже была крупная, статная женщина, но годы взяли свое. Старушка ласково пригласила меня в дом и ввела в большую комнату, обставленную на городской манер, мебель там стояла довольно дорогая.

Во всем чувствовалась рука заботливой хозяйки. Особенно бросалось в глаза обилие вышитых покрывал и накидок: с мережками, ажурные или сплошь расшитые цветными нитками, они лежали на столах, на диване — всюду.

Подоконник был сплошь уставлен глиняными горшками любого размера. В горшках красовались ухоженные цветы.

В углу стояло старинное пианино с медными подсвечниками. С потолка свисала фарфоровая люстра. Видно, раньше тут пользовались электричеством.

Старушка предложила мне кресло, а сама надела очки, чтобы получше разглядеть гостя.

— Ирина скоро придет. Она еще вчера предупредила меня, сказала, что, может быть, вы зайдете… Сами понимаете, они шьют днем и ночью и все-таки не успевают…

— Что шьют? — спросил я.

— Да все! Ватные штаны, телогрейки, рукавицы…

— Где шьют? — Я никак не мог понять, о чем она говорила.

— Как где? На швейной фабрике, — несколько удивленно ответила старушка и присмотрелась ко мне повнимательней.

Я спохватился: мне не следовало задавать таких вопросов. Старушка могла догадаться, что я даже незнаком толком с ее дочерью.

— Да, — сказал я, — швеям нынче туго приходится. Одеть такую армию… С утра до ночи… за швейной машиной… Ирина, наверное, устает.

Старушка изумилась еще больше:

— Ирина за швейной машиной? Она ведь не швея, а директор фабрики.

— ??

— Вы что, не знали?

— Как не знать! Знал, конечно! Но сейчас и директора работают. Шьют, кроят, сверлят, точат. Рабочих рук нигде не хватает.

— И-и, мой дорогой, где уж ей шить, такое огромное производство на ней. Как белка в колесе крутится, бедняжка. Все на ее шее… Но, представьте себе, справляется, со всем справляется! В этом она на отца похожа. Он тоже такой был хват… — Старушка шмыгнула носом и уголками платка утерла слезу.

Постепенно беседа наладилась. Наверное, оттого, что нам было интересно побольше узнать друг о друге.

А Ирина все не шла.

Старушка оказалась любопытная и с подходом. Она так умело ставила вопросы, что за часок расспросила обо всей моей жизни. А я и не скрывал ничего, как на духу выложил все про свою довоенную жизнь.

Было довольно поздно, когда из сеней послышалось топанье ног, кто-то стряхивал снег.

Двери широко распахнулись. На пороге стояла Ирина, разрумянившаяся, улыбающаяся. На ее меховой шапке сверкали снежинки.

— Молодец, Пересыпкин! — по-свойски крикнула она мне. — А я думала, не дождешься, сбежишь…

— Что вы, Ирина Павловна! — горячо возразил я. — О лучшем месте я и мечтать не мог… Даже если палкой будете гнать, не выгоните.

— Надеюсь, не шутите? — смеясь проговорила Ирина.

На этот раз она мне показалась совсем другой: естественней, проще, веселей и моложе…

Есть женщины, которые очень много выигрывают от домашнего окружения. Вне дома они как-то никнут, бледнеют, теряют привлекательность. Но есть и такие, которые вне дома сверкают, как камень чистой воды, а дома тускнеют и гаснут.

Дроздова сверкала всюду.

Если вчера в клубе она показалась мне несколько гордой и неприступной, то дома, оставаясь такой же красивой, она сделалась как-то теплей и милей.

— Хоть кругом война, но благодаря стараниям моей матушки варенья у нас вдоволь. Еще с прошлогодними запасами не разделались. Я вас напою таким чаем — всю жизнь будете помнить!..