Любовь поры кровавых дождей

Эту надежду питали некоторые мои наблюдения. Например, несколько раз я замечал, что маявшийся у борта платформы Жирасов при налетах вражеской авиации время от времени поглядывал на свои орудия и что-то вполголоса говорил наводчикам и заряжающему. Правда, не тем тоном, каким командиру следовало отдавать приказания, но и это показалось мне добрым знаком.

Однажды я спросил у сержанта Быстрова, помощника Жирасова:

— Что вам говорил командир во время боя?

Он улыбнулся и ответил:

— Заряжающий случайно задел рукоятку и переключил орудие с автоматической стрельбы на одиночную. Когда очереди не последовало, мы не могли понять, в чем дело. Жирасов же сразу разобрался и подсказал, как наладить стрельбу.

После этого случая я стал еще внимательнее приглядываться к Жирасову, тем более что после моего назначения заместителем командира бронепоезда у меня для этого появилось больше возможности. Теперь орудиями средних калибров командовал новый взводный, а я, освобожденный от конкретных заданий, осуществлял общее руководство, одновременно командуя маневром бронепоезда.

Пушки Жирасова были автоматическими и требовали специальных знаний и аккуратного обращения. А бойцы его орудийных расчетов, набившие руку на стрельбе, хотя и неплохо стреляли, но в материальной части и в технической стороне дела разбирались пока еще не очень хорошо, из-за чего орудия нередко выходили из строя.

Однажды, когда одно из орудий умолкло, я поспешил туда. Оба наводчика с тревогой взирали на заряжающего, который присел возле казенника и возился с рукояткой.

Я и сам плохо знал этот тип орудий и поэтому быстро помочь не мог.

В это время в углу платформы послышался голос Жирасова:

— Не видите, что получился перекос снаряда в приемнике, достаньте обойму, переведите рукоятку на одиночную стрельбу, оставшийся снаряд выстрелите ручным спускателем, потом снова включите автомат и вставьте обойму…

И все стало на диво ясно! Как только заряжающий последовал совету Жирасова, пушка возобновила автоматическую стрельбу.

Я обернулся к Жирасову. Он опять стоял возле борта и, пригнувшись, смотрел вдаль, туда, где взрывались снаряды, выпущенные его орудиями. На этот раз он выглядел не таким испуганным и отрешенным.

— Молодец, Жирасов! — не удержался я.

Жирасов вздрогнул, подозрительно поглядев на меня: не смеюсь ли я над ним? Это была первая и единственная похвала, которую он получил за время нашего пребывания на фронте. Наверное, поэтому и удивился…

К декабрю тысяча девятьсот сорок первого года положение на Тихвинском направлении стабилизировалось.

Натиск врага ослабевал, а вскоре угас совсем.

Похоже было, что теперь к наступлению готовились наши войска: надо было отбить у немцев железную дорогу, соединявшую Ленинград с тылом.

По вечерам, когда боевые действия обычно прекращались и канонада затихала, мы садились за ужин. Не помню, чтобы Жирасов ужинал с нами. Он забивался в свой излюбленный угол и проводил там мирные часы, или торчал у борта, или сидел на ящике со снарядами.

В этот вечер, когда я рассказал товарищам о случившемся, командир послал за Жирасовым и пригласил его поужинать вместе с нами.

Жирасов вскоре появился. Он шел своей неторопливой, немного развязной походкой. Стараясь ни на кого не смотреть, молча сел на свободное место.

— Говорят, вы сегодня отличились, товарищ Жирасов! — серьезно, по-деловому обратился к нему командир, наполняя водкой крышку от фляги.

Жирасов спокойно взял протянутую ему водку, выпил и так же молча вернул крышку. Потом он взглянул на меня исподлобья, но ничего не сказал.

Наутро, поднявшись на платформу, я увидел, что Жирасов с двумя бойцами хлопочет у орудия. Я подошел к ним. Со дня нашего прибытия на фронт никто не видел Жирасова таким энергичным и бодрым.

— Что вы делаете?

— Захватывающие лапки стерлись и разошлись, это приводит к перекосу снаряда, я подточил лапки и сблизил их, теперь все будет в порядке, — объяснил Жирасов, несмело улыбнувшись.

Я впервые видел на его лице такую робкую и вместе с тем обезоруживающую улыбку.

В тот же день мы вышли в боевой рейд, чтобы остановить перешедших в наступление немцев в районе деревни Зеленец.

На этот раз Жирасов находился на своем посту и отдавал приказания толково и уверенно. Разок он даже локтем поддел наводчика, чтобы тот живее следовал за перемещающейся целью.

Вечером, когда командиры подразделений собрались, чтобы поделиться новостями дня и вместе поужинать, к нам присоединился Жирасов. На этот раз его никто и не приглашал, он пришел сам…

Начиная с того дня, перемена в Жирасове становилась все очевидней, исчезли робость и растерянность, громче, уверенней сделался его голос, глаза больше не вперялись в невидимую точку, челюсть не отвисала и живот больше не болел! Он выпрямился, расправил плечи, к нему вернулась вера в себя. Было ясно, Жирасов познал вкус отваги.

В декабре сорок первого, когда мы погнали фашистов из Тихвина, Жирасова трудно было узнать! Он не отходил от пушек и отлично командовал огнем. Его взвод сбил вражеский самолет, и на груди счастливого Жирасова засияла медаль «За отвагу».