Любовь поры кровавых дождей

От трубы до окна Тамары было не больше десяти метров, но вдоль этажа тянулся довольно широкий карниз, по которому, как мне показалось, нетрудно было бы пройти. Так что, поднявшись по трубе, я бы вполне мог добраться до Тамариного окна.

Эта мысль пронзила меня молнией.

«А что, если действительно… Ха-ха-ха, представляю, какие у них будут перепуганные лица… Неужели она и тогда будет отпираться!.. Ну ничего, я сейчас с ними рассчитаюсь!»

Это мстительное чувство швырнуло меня к трубе. Я внимательно ее осмотрел. Она оказалась из толстой жести, твердой, как чугун, на совесть сработанная для дождливого Петербурга. Труба была надежно прикреплена глубоко вбитыми в стену железными костылями, пропущена сквозь прочные обручи, как нитка в игольное ушко. Обручи, охватывающие трубы, были крепко приварены к костылям.

«Поднимусь», — решил я, измеряя глазом расстояние между костылями. Человек моего роста, стоя на одном костыле, мог (правда, с трудом) дотянуться до второго. Труднее всего было преодолеть выдававшийся вперед карниз. Чтобы преодолеть его, надо было на какое-то мгновение повиснуть в воздухе. Альпинисты такие наклоненные вперед скалы измеряют так называемым «отрицательным» углом. Я боялся, что в момент преодоления карниза, когда я повисну на трубе, она может не выдержать тяжести моего тела, и тогда…

«Красивая смерть! — подумал я. — Увидят меня распластанным на земле и скажут: «Да, видать, он от любви свихнулся, несчастный».

Я понимал всю глупость своего замысла, и в глубине души даже стыдился его, но стоило представить милующуюся за темной шторой парочку, как уже ничто не могло меня удержать.

— Бешко! — позвал я шофера. — Разверни машину и подгони ее задом вот к этой трубе, вот сюда, к стене, понял?

Бешко смотрел на меня удивленными глазами.

— Товарищ майор, а зачем к стене?

Это был первый случай, когда Бешко медлил с выполнением моего приказа и даже задавал вопрос.

— А ну-ка давай быстрей! — так грозно крикнул я, что он мгновенно сел за руль. Однако долго не мог завести машину. Я готов был поклясться, что у него тряслись руки. Видимо, разгадав мой замысел, добрый Бешко не на шутку перепугался.

Улица была пустынной.

С осторожностью циркача, готовящегося к сложному трюку, я сперва влез на крышу «виллиса», а оттуда взобрался на первый костыль. К счастью, нога точно умещалась на нем, благодаря чему я мог свободно просовывать ступню между трубой и стеной.

Схватившись за следующий костыль, я подтянулся повыше, но тут дорогу мне преградил карниз бельэтажа.

Я посмотрел вниз. Бешко следил за мной задрав голову.

Карниз оказался намного шире, чем он виделся снизу; было ясно, что в толстом полушубке через следующий карниз мне не перебраться.

Я снял полушубок и бросил его вниз, потом напряг все силы и начал преодолевать злополучный карниз.

Тут-то и начались главные трудности: холодный как лед металл обжигал мне грудь и руки. Я лишь тогда передохнул, когда ухватился за костыль, вбитый над карнизом. Подымаясь выше, я касался трубы то боком, то животом, защищенными, к счастью, меховым жилетом.

Второй карниз я одолел с еще большим трудом. И ощутил настоящий страх — силы мои иссякали, а до цели было еще далеко! Да и спуск не сулил ничего хорошего! Я должен был вслепую искать ногами опору, повиснув над карнизом. Тут долго не повисишь на таком морозе!

Я проклинал себя за опрометчивость и глупость. Но стоило взглянуть вверх, как любопытство пересиливало страх и упрямство толкало меня вперед. С неимоверным напряжением я преодолел и третий карниз, но почувствовал, что окончательно обессилел.

Ноги отяжелели, а руки ныли от напряжения. Так и хотелось опустить их вниз. Каждая минута приближала меня к катастрофе. Я все больше замерзал и слабел. К тому же я отрезвел и от этого стал менее решительным.

Приблизясь к четвертому карнизу и отклонясь в сторону, чтобы через него перебраться, я повис в воздухе и с ужасом почувствовал, что сейчас сорвусь. Леденящий холод лишал меня последних сил.

Я собрал всю свою волю и, чувствуя страшную боль в предплечьях, перевалил через карниз. Но это последнее усилие так изнурило меня, что тело мое сделалось мягким, как тряпка.

А мне еще предстояло пройти по обледенелому карнизу метров десять до самого окна. Это тоже было непросто, хотя и легче, чем лезть по трубе.

Я дрожал как в лихорадке и обливался потом.

Прижимаясь грудью к мерзлой стене, я боком двинулся к окну. Малейшая неточность могла стоить мне жизни.

…Когда я наконец поравнялся с зашторенным окном и уперся руками в раму, сердце мое так колотилось, словно хотело выпрыгнуть из груди. Мне казалось, что я сейчас умру от разрыва сердца.

Нижний угол маскировочной шторы был оборван, и, очевидно, оттуда и выбивался свет, который я видел снизу. Но я никак не мог заставить себя нагнуться и заглянуть в эту щель.

Наконец справившись с собой, я приник к стеклу, но движение мое было таким резким, как будто я уклонялся от просвистевшей над головой пули. Это чуть не погубило меня, я пошатнулся и, потеряв равновесие, едва не полетел кубарем вниз. Но, слава богу, в самый последний миг удержался.