Любовь поры кровавых дождей

В это время появилась и их авиация, и наш берег внезапно охватил пожар. Немецкая артиллерия тоже не заставила себя ждать и открыла бешеный огонь. Начался такой ад, головы нельзя было поднять.

Все четыре орудия моей батареи били прямой наводкой. Я распределял цели, а командиры орудий руководили огнем. Надо сказать, что и мы, и соседи наши оказались молодцами и не допустили немцев на наш берег.

Я сломя голову бегал от орудия к орудию и, заметив где-то заминку или затруднение, бросался на помощь. Так я обошел все свои расчеты.

Вылинявшая гимнастерка Фрадкина взмокла на спине, хоть выжимай. Раза два увидев меня возле орудия, он пристально поглядел из-под сдвинутых бровей, но, против обыкновения, ничего не сказал. На этот раз ему было не до разговоров…

Случилось так, что я оказался рядом с Фрадкиным, когда его ранило.

Стоя в орудийном окопе, я то смотрел на реку, то наблюдал за напряженной работой расчета. Ребята действовали с удивительной быстротой и слаженностью. Каждый безупречно выполнял свою обязанность, и я с удовлетворением наблюдал за ними.

Внезапно над нами просвистел снаряд и разорвался позади нас совсем рядом. Раздался страшный грохот, полыхнуло пламя. Все это произошло с той стороны, где у орудийного окопа имеется уклон, сделанный для вкатывания орудия и въезда тягача. Это место самое опасное, потому что артиллерист, стоящий здесь, не защищен стенами окопа. Артиллеристы называют такие покатые «двери» аппарелью.

На мгновенье я оглох, а когда огляделся вокруг — не ранило ли кого-нибудь, — увидел, как Фрадкин выпустил из рук снаряд и, согнувшись, обхватил обеими руками бедро. Я тотчас подбежал к нему.

— Что с вами, Фрадкин?

Фрадкин, не разгибаясь, снизу вверх жалобно взглянул на меня. Искаженное гримасой боли лицо его побелело. Руки были в крови, кровь уже пропитала штанину.

— Ранило меня… — проговорил он, тяжело осев на землю.

Мы подняли его. Уложили в траншею, вырытую для ящиков со снарядами. Санинструктор перевязал рану, а как только умолкла стрельба, два бойца понесли его на носилках в ближайший медсанбат.

К счастью, рана оказалась не тяжелой, осколок снаряда повредил лишь мышечную ткань. Правда, он потерял много крови, но, когда я наводил справки в медсанбате, меня заверили, что Фрадкин очень скоро вернется в строй. Я представил его к награде, а командир дивизиона произвел его в младшие сержанты.

Два последующих дня после ранения Фрадкина мы отражали яростный натиск врага. За все время с начала войны это была для меня самая тяжелая и напряженная пора.

В течение нескольких дней мы находились под непрерывным обстрелом немцев. И ни один из этих дней не обходился без того, чтобы нам не пришлось отбить до десяти танковых атак.

Защитники Лужского оборонительного рубежа проявили поистине сказочный героизм — не пустили врага вперед.

Тогда немцы прибегли к хитрости: после безрезультатных атак, в ночь на 14 июля они перегруппировали основные силы так, чтобы нанести главный удар между городом Кингисеппом и селом Яновским. Для командования это оказалось неожиданным, и наши войска, оборонявшие этот рубеж, были вынуждены отступить.

Спустя неделю после перехода немцев в наступление наш дивизион снова срочно сняли с позиции и передислоцировали на новую позицию близ станции Сиверская.

Теперь до Ленинграда оставалось каких-нибудь семьдесят километров. Оборона подступов к городу становилась все более сложной.

В одно прекрасное утро, когда я сидел в укрытии и составлял какой-то рапорт для отправления в штаб, гляжу — входит Фрадкин.

Он еще хромал. Рана его не совсем зажила, но он каким-то образом ускользнул от врачей и прибыл к нам. В то горячее время каждый боец был на счету, и появление Фрадкина вдвойне меня обрадовало.

Я вызвал Резниченко. В душе я опасался, что сержант опять заупрямится и не захочет принять еще не выздоровевшего Фрадкина. Но каково же было мое удивление, когда Резниченко обнял Фрадкина, расцеловал и попросил меня, чтоб Фрадкина снова направили в его расчет.

— Но ведь он еще прихрамывает, — неуверенно возразил я.

— Не беда! Я поставлю его не заряжающим, а наводчиком. Наводчик ведь сидит, а не стоит. Такой боец сейчас нам до зарезу нужен!

Фрадкин благодарными глазами смотрел на Резниченко. Убедившись, что сержант на его стороне, и ободренный этой поддержкой, он стал меня упрашивать:

— Товарищ старший лейтенант, я так привык к орудию, мне в другом месте никак нельзя! Евреи должны научиться собственноручно стрелять по врагам из пушек.

Видимо, он многое передумал и много пережил за это время. Верный себе, он решил, что слишком коротко выразил свои мысли, и стал пояснять:

— Нас, евреев, считают трусливыми, но это совсем не так! По различным причинам мы стали расчетливыми, а расчетливость требует осторожности и предусмотрительности. А осторожность — враг авантюризма!.. Но в этой войне одна только осторожность не поможет. Их победа, — он протянул руку в сторону немцев, — в первую очередь означает наше уничтожение, потому мы, евреи, должны научиться воевать!