Любовь поры кровавых дождей

Когда я стоял на пригорке, поглядывая на клуб, какая-то женщина из местных сама заговорила со мной.

— Очень нам мужчин не хватает, — пожаловалась она. — Осталось два-три инвалида в селе да несколько рабочих в порту. Но этих давно разобрали, так что мы обходимся на танцах без кавалеров, танцуем друг с другом — и за даму, и за мужика…

О том, что у моста стоит наш бронепоезд, уже все знали, и не только в этом селе, но и в окрестных, а потому нетерпеливо ждали субботы. Надеялись, что мы появимся на танцах.

В субботу после ужина командир бронепоезда предупредил своего заместителя и с четырьмя подчиненными (среди них был и я) направился к клубу.

На крыльце перед клубом толпились мужчины. Их самокрутки точно светлячки загорались и гасли во тьме. Из зала доносились звуки гармони и шарканье ног.

Только мы вошли в клуб, гармонист неожиданно смолк. Получилась какая-то заминка, Удивленно озираясь, остановились танцевавшие пары. Мы почувствовали себя довольно неловко. Но в ту же минуту гармонист грянул туш: этим он как бы приветствовал нас, оказав особое уважение почетным гостям. В зале там и сям захлопали в ладоши.

Наш командир так и вспыхнул от удовольствия.

Зал был переполнен. Мы с трудом прокладывали дорогу к противоположной стене, вдоль которой стояли в ряд длинные лавки.

Впереди двигался капитан Полтавцев, выделяясь из всех ладной плечистой фигурой и огромным соломенным чубом.

Следом за капитаном шел его любимый комвзвода, старший лейтенант Матюшин, молодой, коренастый крепыш с мощной шеей, еще более мощными челюстями и такими зубами, какими, казалось, можно было перемолоть любую кость.

Матюшин с готовностью хохотал над каждой шуткой командира. Может быть, Полтавцев потому и водил его за собой. Хотя надо сказать, что старший лейтенант был смелый командир и не раз отличался в бою.

За Матюшиным следовал я.

Теперь я и себя опишу, чтобы вы лучше могли представить, в каком виде я предстал перед тамошним обществом: долговязый, сутулый, с длиннющими ручищами, я не знал, куда их девать, и то и дело засовывал в карманы.

На мне были огромные кирзовые сапоги, с трудом добытые старшиной, так как нога моего размера — большая редкость.

Теперь представьте себе мою физиономию: нос-рубильник, уши как шницеля, волосы ежиком и длинные черные бакенбарды. И черт меня дернул как раз тогда отпустить эти бакенбарды!

Шея, сами изволите видеть, у меня крепкая, вся в складках, как у буйвола. Ребята говаривали: «Тебе на шею, Пересыпкин, можно карусель повесить».

Гимнастерка на мне просторная, портупеи едва хватает. А моей шапкой можно было покрыть две головы обычного размера.

Мы с кругленьким коренастым Матюшиным походили на Пата с Паташоном. У нас даже был подготовлен шуточный номер. Полтавцев, улучив минуту, пробирался к гармонисту и шептал ему на ухо: «Сыграй-ка, братец, краковяк!» Только раздавались звуки краковяка, прежде чем кто-либо пускался в пляс, мы с Матюшиным вываливались в круг и…

Ну и давали мы жару, прямо скажу!..

Пол прогибался у нас под ногами, дрожали окна и двери, народ ревел от восторга, а наш командир капитан Полтавцев задыхался от хохота…

Я отплясывал за мужика, Матюшин — за женщину. Движения у него делались мягкие, вкрадчивые, как у кошечки, а я со всей своей неуклюжестью вышагивал вокруг него, как верста коломенская, точно кол проглотил.

Номер этот мы повторяли не раз, и всегда с огромным успехом.

Попробуйте представить как следует эту картину, и вы поймете, почему Полтавцев всегда держал нас под рукой.

Наш командир был человек гордый и честолюбивый. Такие любят выбирать себе приближенных.

Конечно, имело значение и то, что мы с Матюшиным нередко проявляли себя в бою. А капитан как смелый офицер больше всего ценил в людях две вещи: отвагу в бою и веселье в часы отдыха.

Кроме нас в команду Полтавцева входили еще двое: старшина Петров, бесподобный мастер игры на аккордеоне, всегда опрятный и подтянутый мужчина средних лет, и сержант Михайлов, молодой москвич, ординарец капитана, на редкость ловкий парень, с легкостью справлявшийся с любым поручением командира.

Когда в зале клуба речников прозвучал туш, присутствовавшие все как один обернулись к нам.

Нам уступали дорогу и при этом разглядывали не таясь, во все глаза.

Капитан Полтавцев выступал задрав голову, с довольной улыбкой на физиономии, словно был на балу.

За ним следовал Матюшин. Чтобы не отстать от капитана, старшему лейтенанту приходилось семенить ногами, и это делало его коренастую фигуру еще забавнее.

Но все-таки самое сильное впечатление произвела моя личность: во-первых, я головы на две был выше семенившего передо мной старшего лейтенанта, он едва доставал мне до груди; во-вторых, отсутствие в моей повадке строевой выправки сразу бросалось в глаза… Вообще, стоило только мне появиться на людях, как все начинали улыбаться и весело перешептываться. Моя нелепая и некрасивая внешность настраивала людей на шутливый лад…

— Ладно, ладно, ты не слишком прибедняйся, — сжалился над рассказчиком Сенаторов.