Любовь поры кровавых дождей

Это была первая улыбка, которую я увидел на ее лице. Эта улыбка так украсила без того красивое лицо, так заразительно подействовала на нас, что все мы, находившиеся там, невольно заулыбались.

— Майор Хведурели мой, — заявил Вяткин.

Малинина окинула взглядом всех и, указав рукой на длинного-предлинного сержанта, тихо проговорила:

— А этот светловолосый сержант мой!

— Капитан Прохоров мой! — крикнул Вяткин.

— А этот босой лейтенант мой, — так же спокойно сказала Малинина.

— Майор Вяткин набирает игроков по званию, — пошутил кто-то.

Наконец команды были укомплектованы. У Вяткина и вправду оказались сплошь командиры, у Малининой же в составе были три сержанта и один молодой лейтенант.

И начался этот первый в моей жизни фронтовой матч по волейболу…

Малинина и Вяткин привели меня в восторг. Оба играли прекрасно. Их мастерство доставило бы истинное удовольствие всем ценителям этой элегантной игры. Я не представлял себе, как можно было сохранить такую великолепную спортивную форму, не тренируясь целый год.

Сказать правду, у меня был и всегда будет только один бог — футбол, но волейбол я тоже любил и немного играл.

…Прежде, в дни моей юности, в сквере Тбилисской оперы со стороны Театрального переулка помещалось летнее кино «Этери», а со стороны улицы Луначарского находилась волейбольная площадка. Там по субботним вечерам собирались известные тбилисские волейболисты Котэ Ломинадзе, Юрий Волобуев и другие и устраивали соревнование. Эти острые матчи приходила смотреть уйма народа, и они оживляли спортивную жизнь города.

Сейчас, когда я наблюдал за Вяткиным и Малининой, перед моими глазами стояли довоенные тбилисские вечера и волейбольные поединки в оперном садике. В тех памятных тбилисских состязаниях иногда принимал участие и я. Ловкости и быстроты тогда мне было не занимать, но теперь, глядя на Малинину и Вяткина, я сразу убедился, что моя игра в сравнении с их мастерством выглядела бледно…

Малинина, по всей видимости, была игроком высокого класса. Она сразу же сыгралась с выбранным ею высоким сержантом, ну когда он давал ей пас над сеткой, она, легко подпрыгнув, била с такой необычайной для женщины силой, что никто из наших, игроков не был в состоянии принять этот мяч.

Со своей стороны и Вяткин оказался прекрасным волейболистом. Правда, он был не таким мастером, как она, но атаки его отличались стремительностью и силой, и их тоже едва можно было отразить.

Между Малининой и Вяткиным шло настоящее единоборство. Но поединок их был дружественным, каждый из них все больше и больше проникался чувством уважения к сопернику. И, как обычно бывает, когда любовь к одному и тому же делу или предмету сближает людей, так получилось ив этом случае: достойные противники понравились друг другу. А все мы оказались как бы дополнением к ним. Мы словно бы существовали для них и в то же время не существовали. Бил кто-то один из них, приносил своей команде очко, а другой тут же сравнивал счет.

Малинина увлеклась игрой, вошла в азарт. Щеки у нее раскраснелись, глаза искрились. Это сделало ее еще краше.

А Вяткин весь лучился радостью. Он не скрывал своей радости. Так как было еще тепло, майор, галантно извинившись перед Малининой и предварительно попросив у нее разрешения (знал, стервец, как понравиться девушке!), снял с себя гимнастерку и нательную сорочку и оголился до пояса. Его примеру последовали и другие игроки. Иные остались в нижних рубашках, иные тоже обнажились по пояс.

Вяткин был отлично сложен. Когда он снял с себя и бриджи и остался в пестрых трусах, видно трофейных, он показался еще более стройным и статным. У него было сильное, мускулистое, тренированное тело.

Игра затянулась до сумерек.

Когда мы, кончив игру, собрались у колодца, чтобы умыться, несмотря на усталость, каждый из нас ощущал себя бодрым, совершенно обновленным, как бы заново родившимся на свет.

Малинина и Вяткин после игры так сблизились, что со стороны показалось бы — это старые друзья. Майор был в таком восторженном состоянии от улучшившихся взаимоотношений с Малининой, что никого вокруг не замечал.

Осмелевший от успеха, Вяткин, видимо, решил не медлить более и захотел одним махом завершить «дело». Когда мы должны были расходиться, он сперва шепнул что-то Малининой, потом решительно обратился ко мне и капитану интендантской службы, жившему вместе с ним:

— Теперь айда ко мне! У меня есть пол-литра, промочим немножко горло, в «дурачка» перекинемся.

Я не знал, что ответить, и посмотрел на Малинину.

Она колебалась.

Долгое одиночество, нудные каждодневные дежурства в душной и крохотной каморке начальника станции, оторванность от привычной обстановки и замкнутая жизнь здесь, в пупышевской глуши, беспредельно ей надоели. Она стосковалась по людям, по обществу, по дружескому застолью, интересной беседе.

Заметно было, что в душе ее шла борьба между желанием побыть с нами и чувством неловкости оттого, что она так быстро сблизилась с совершенно незнакомыми людьми и вот уже соглашается на предложение одного из них.