Любовь поры кровавых дождей

Что мне оставалось делать — я свернул самокрутку и подал ей. Она оказалась опытной курильщицей. После нескольких затяжек раскурила самокрутку, потом как по писаному стала говорить об односторонности и ограниченности подобных выступлений, о ремесленничестве в искусстве и других вещах.

Не знаю, все ли мужчины таковы или это свойство моего характера, но если женщина мне не нравится, она меня и не интересует, а раз уж не интересует, я и слушать ее внимательно не могу. Потому-то я все больше молчал, думал о своем и только время от времени, чувствуя неловкость, произносил что-нибудь односложное. Но, очевидно, мою собеседницу это вовсе не смущало. Кажется, даже наоборот, она была рада, что я не мешаю ей высказать свои мысли. Может быть, ей как раз и нужен был такой молчаливый собеседник, как я.

Потом она как-то незаметно перевела разговор на себя (разве женщина может иначе?). «Я не всегда была кукольницей, прежде я работала в лучшем театре Ленинграда, в Александринке, и была известной драматической актрисой», — проговорила она как бы между прочим. При этом в голосе ее прозвучали горделивые нотки.

При упоминании об Александринском театре я насторожился.

Сердцем почувствовал: сейчас мы заговорим о чем-то важном.

Разом очнувшись от своих мыслей, я окинул внимательным взглядом собеседницу. Она сидела, прислонясь спиной к стене землянки, заложив ногу на ногу, и курила с подчеркнутым наслаждением. Мне показалось, что она просто красуется передо мной. А ко мне подступало волнение. Будто невзначай я спросил:

— В какие годы вы работали в этом театре?

— А почему вас это интересует? — с коварной улыбкой спросила она.

— Интересует, — не сдавался я.

— Все вы такие странные, мужчины — больше всего вас занимает возраст женщины. Можно подумать, это главное. Хотите, я скажу, какой вопрос вы зададите мне сейчас? Сейчас вы спросите, сколько лет было мне, когда я поступила в этот театр. Потом вы сопоставите обе цифры, что, конечно, нетрудно сделать, в этих пределах складывать и вычитать все умеют, и цель ваша будет достигнута. Господи, какие однообразные, какие неинтересные пошли нынче мужчины, просто ужас!..

— Там работала одна моя знакомая, — несмело проговорил я.

— А-а, — протянула она и выдохнула густую струю дыма.

Теперь она рассердилась, что меня интересует не ее персона, а кто-то другой, и жаждала отомстить.

— Когда она работала? — холодно спросила Василиса. При этом она уставилась на меня в упор так, точно впервые видела.

«Вот шельма, — подумал я, — в один миг превратила меня в обвиняемого, а сама стала в позу следователя».

— До войны, — как можно более равнодушно ответил я.

— Пушкин тоже до войны был, — пошутила Василиса.

— Во всяком случае, в тысяча девятьсот тридцать девятом году она состояла в труппе…

— Ее имя и фамилия? — властно спросила она. Молчать не имело смысла, и я сказал:

— Лида Каверина.

Она метнула молниеносный взгляд. Но сказать ничего не сказала. Несколько минут мы оба молчали.

— Лида Каверина? — спросила она отсутствующим тоном человека, ушедшего в свои мысли.

— Да.

— Нет, такой там не было.

— Как не было? Я даже видел ее на сцене! — взбунтовался я.

— И, вероятно, не только на сцене?

— Она играла в «Платоне Кречете», ее очень хвалили…

— А-а-а, — протянула моя собеседница.

— Ну, вспомнили? — с нетерпением спросил я. — Нет, — отрезала она.

— Видимо, вы сами не входили в труппу этого театра.

— То есть как это? — вскинулась она. — Вы считаете, что я…

— В те годы, — смягчил я свое обвинение.

— А-а… Которые же это были годы?

— Тысяча девятьсот тридцать девятый и тысяча девятьсот сороковой.

— Какая из себя была эта ваша Каверина?

— Высокая, стройная блондинка с зелеными глазами.

— Как, говорите, ее звали? — глухо спросила Василиса.

Она застыла, замерла. Глаза ее устремились куда-то вдаль, поверх меня. Наконец, после долгого молчания, она заговорила, словно милостыню подавала:

— Я вспомнила… да, была такая, но вспомнила не как актрису — актриса она была очень слабая! — а как красивую женщину… Внешность у нее была крайне соблазнительная, всех с ума сводила… наверное, и вас?

— Насколько я знаю, она была хорошей актрисой и хорошим человеком, — с сердцем возразил я. В моем голосе помимо воли прозвучала обида.

— Простите, но этому не вам меня учить. Дальше статистки она не пошла.

— Как это статистки, она играла в «Бесприданнице»!

— Играла, когда первая исполнительница бывала больна. Должна сказать, ей приходилось нелегко. Вам не следует обижаться на правду.

Я поднялся, чтобы не сказать ничего резкого. В эти минуты я испытывал к Василисе неодолимую неприязнь. Она поняла, что я собрался уходить, протянула мне руку на прощанье и проговорила каким-то иным, изменившимся голосом:

— Если вы увидите Лиду, скажите ей, что я ее помню.

С этими словами она тоже встала и повернулась, чтобы войти в землянку.

— Охотно, но… но я не знаю вас… о вас… — У меня стал заплетаться язык.

— Ирина Германовна Клюева, заслуженная артистка РСФСР.

— Скажите, как найти Лиду, дорогая Ирина Германовна! — неожиданно для самого себя взмолился я.