Любовь поры кровавых дождей

В прихожей было настолько темно, что некоторое время я не мог разглядеть, кто стоит передо мной.

Когда глаз привык к темноте, я увидел согбенную старуху, страшно худую, до невозможности худую, которая пристально и пытливо вглядывалась в меня.

Белые как снег, редкие спутанные волосы какими-то клочьями спадали на костлявые плечи; на тонкой высохшей шее — худое, с кулачок, лицо, вместо щек — провалы… Скулы, обтянутые пергаментной кожей, резко выделялись. Словом, это был череп, эмблема смерти, как принято ее изображать.

Было заметно, что несчастная только что поднялась с постели.

На плечи накинута какая-то ветошь, от пояса до самого пола ниспадала рвань, бывшая когда-то пледом. Видимо, так, не раздеваясь, лежала она в постели и ждала смерти.

Кто знает, сколько дней и ночей пролежала она, не имея ни крошки во рту, изнемогая от голода и холода, не поднимаясь, потому что уже не было никакого смысла вставать с этого ложа.

…Она стояла, одной рукой опираясь о косяк двери. Бедная женщина настолько обессилела и ослабла, что без этой опоры просто упала бы там же, на пороге. И смотрела на меня так пристально, что я почувствовал неловкость.

Но более всего поразили меня ее глаза. Они не были потухшими, какие бывают обычно у древних старух, и странно сверкали. «Бедная, — подумалось мне, — это, верно, агония…»

— Входите, пожалуйста. — И, отняв руку от двери, повернулась, но от слабости покачнулась и, не поддержи я ее за руку, наверняка упала бы.

Рука была хрупкая, тоненькая, как щепочка. Я испугался, что эта ее рука может переломиться в моей. Щемящая жалость к обреченному на голодную смерть человеку сжала мое сердце.

Еле волоча ноги, неверными шагами брела она, опираясь на мою руку, по затхлому коридору. Мы вошли в большую мрачную комнату. Заметив стоящий при входе стул, я хотел было усадить ее, но она склонилась и сама, уже без моей помощи, направилась к столу посреди комнаты. Держась за край стола, добрела она до противоположного конца стола и, окончательно обессилев, не села — упала на стул.

Несколько секунд протекли в молчании.

Я огляделся и снова остановил взгляд на старухе. Она сидела, подперев подбородок ладонью, и молча глядела на меня.

Мне вспомнилась моя бедная бабушка, которая вот так же могла пристально смотреть. Сердце мое преисполнилось неизъяснимой жалости.

Я плохо видел лицо хозяйки дома: она сидела спиной к окну, а я лицом. Свет, падавший из окна, мешал мне. Вероятно, она умышленно распределила стулья между нами таким образом.

Она сидела безмолвно, тихо, казалось, и не дышала. Но глаза ее по-прежнему блестели, они излучали какой-то необыкновенный фосфоресцирующий свет, совсем как глаза кошки в темноте.

От ее упорного взгляда мне стало не по себе. Не выдержав, я встал. Положил на стол вещмешок и принялся его развязывать.

Глаза старухи засветились еще ярче, мне показалось, что она шевельнулась в нетерпении, но тотчас взяла себя в руки и продолжала сидеть неподвижно, как изваяние.

На какой-то миг я с испугом подумал, вдруг она умрет у меня на глазах. Бедняжка продолжала сидеть все в той же позе, только смотрела сейчас не на меня, а на вещмешок.

Чтобы нарушить неловкое молчание, я спросил:

— Так вы наверняка знаете, что Лида в Кронштадте?

Она подняла на меня глаза и смотрела не отрываясь.

— Да, — едва слышно промолвила моя собеседница и вдруг тряхнула головой совсем так, как делала это Лида, отбрасывая назад волосы.

«Видно, в свое время тетка с Лидой были похожи».

— Как она там, интересно? — словно про себя проговорил я.

Но вот чудо: памятная мне, только сейчас очень слабая вымученная улыбка тронула изможденные черты, и тут я снова увидел в ней что-то до боли знакомое.

— Лида чем-то похожа на вас. — Я пристально поглядел на нее.

Она улыбнулась той же вымученной улыбкой. Бесцветные губы на мгновенье разомкнулись, и я понял, что у нее не осталось ни одного зуба.

Эта улыбка возбудила во мне новый прилив сострадания и жалости, я торопливо выложил из вещмешка консервы, хлеб, колбасу, немного сахару — все, что я смог приберечь, и собрался уходить.

Старуха остановила меня движением руки.

— Благодарю вас за подарок… У меня к вам большая просьба: не забывайте Лиду… — Голова у нее затряслась, она уперлась обеими руками в стол, пытаясь встать, но не сумела. Силы окончательно покинули ее.

— Прощайте, — проговорил я в крайнем волнении и не вышел — выбежал из комнаты.

Сильным рывком растворил полуприкрытую тяжелую входную дверь и, с силой же захлопнув ее за собой, спустился по лестнице.

Когда я проходил мимо того окошка, давешняя старушка в очках, словно поджидая меня, распахнула форточку и крикнула:

— Ну что, видел Лиду?

— Нет, — отозвался я, — она переехала в Кронштадт, меня встретила ее тетушка…

— Чего, чего? — прервала меня старушка. — Обожди-ка, милый, я сейчас выйду.

Она и вправду вышла ко мне и с удивлением переспросила:

— Кто, говоришь, в Кронштадт переехал?

— Лида, — ответил я, несколько озадаченный.