Любовь поры кровавых дождей

В этот момент послышалось шипенье, сопровождающее обычно полет мины. Я подумал, что подполковник с испугу бросится на землю, но он лишь глубоко втянул голову в плечи. Мина взорвалась в двухстах метрах от нас. Выпрямившись и увидев, что я стою перед ним во весь рост, подполковник смутился.

«А он не трус», — подумал я.

Здесь мы расстались с Яхонтовым. Я предложил ему идти и готовиться к передислокации, а сам решил еще немного понаблюдать.

Удивительная вещь — фронт! Здесь люди, недавно самоуверенные, исполненные чувства собственного достоинства, в один миг могут утратить привычные качества, обмякнуть, стать бесцветными, как вылинявшая тряпка. Зато другие, с виду робкие и застенчивые, вдруг раскрываются и начинают сверкать как благородный камень.

Я невольно вспомнил прежнего Яхонтова, самодовольного, самовлюбленного, метаморфозу, свидетелем которой только что оказался, как-то даже проникся сочувствием к этому человеку.

Понаблюдав за полем боя каких-то полтора часа, я насчитал до десяти огневых точек врага и перенес их на карту. Чем больше я изучал местность, тем больше утверждался в предчувствии, что немцы пойдут в наступление из леса.

Противоположный, низкий берег Назии был сравнительно ниже и, следовательно, легкопреодолим. Да и лес подходит к самой реке. Конечно же враг использует это преимущество, и во время контратаки немецкие танки, несомненно, пойдут кратчайшим путем от леса к реке, устремятся к ближайшему от них склону, где мы стояли только что с подполковником. У меня исчезло последнее сомнение в правильности принятого решения. Расположив две батареи яхонтовского полка справа по склону и три — слева, мы сможем вести боковой огонь по танкам, что особенно эффективно. Здесь же, на мой взгляд, следовало расположиться и моим ребятам.

Через несколько часов меня нагнали мой заместитель майор Щербинский и радисты. Весь груз они тащили на себе, не рискнув днем воспользоваться машиной. Водитель должен был догнать нас, когда стемнеет.

Мы быстро оборудовали свой наблюдательный пункт, и я связался с Евжирюхиным, доложил ему обстановку, воспользовавшись, естественно, шифром.

Радист передал мне в ответ закодированную радиограмму Евжирюхина. Начальник артиллерии сообщал: армейская разведка подтвердила концентрацию значительных сил немцев. По имеющимся сведениям, завтра утром они перейдут в широкое контрнаступление, используя массированные удары танковых колонн.

Только поздно вечером я спохватился, что мы не ели с самого утра, и один из радистов отправился за едой в ближайшую батарею.

В северной России лето прохладное. Но памятная всем нам ночь была удивительно теплой. Я смотрел на усеянное звездами небо и все думал о завтрашнем дне.

Опаснее всего, что враг может вклиниться в полк Яхонтова, и тогда батареи окажутся отрезанными друг от друга. Но иного выхода не было. Следовало перекрыть врагу главное направление его удара.

Было далеко за полночь, когда я спустился в окоп, устроился поудобнее на сене и укрылся с головой шинелью, спасаясь от назойливой мошкары. Окоп был узкий, около четырех метров в длину. В двух других таких же окопчиках находились мои спутники, в четвертом мы оборудовали радиотелефонный узел…

Не знаю, сколько времени я спал. Во всяком случае, когда я проснулся оттого, что меня кто-то тормошит, было еще темно.

Я различил чью-то тень. Склонившись, тень тормошила меня сильной рукой. Несомненно, пришелец был старший по званию, потому что подчиненные никогда не будят начальника столь бесцеремонно.

Выбравшись вслед за незнакомцем из окопа, я тотчас узнал в нем полковника Чуднова, уже выписавшегося из госпиталя.

Я хотел было приветствовать его и доложить обстановку, но Чуднов, взяв меня за локоть, с силой привлек к себе и похлопал по плечу.

Такой встречи я, признаться, не ожидал, зная сурового, скупого на проявление чувств Чуднова.

— Что, и поспать не дадут?

— Я уже выспался, товарищ полковник.

Чуднов снова обнял меня за плечи. Мы пошли вдоль окопа. Пройдя немного, полковник примял ногой траву и сел прямо на землю. Я последовал его примеру. Земля была холодная, Я поежился.

— Сходи за шинелью, сейчас не мудрено простудиться, — сказал мне Чуднов.

Когда я вернулся, он отстегивал флягу, потом протянул мне ее крышку, наполненную водкой.

Я проглотил водку одним духом и тотчас почувствовал, как по всему телу разлилось тепло. Чуднов тоже выпил. После второго захода земля уже не казалась мне холодной и воздух словно стал теплее.

Мне хотелось сказать этому суровому, внешне крутому человеку самые добрые, самые теплые слова, но я все не мог отрешиться от навязанной военной службой привычки соблюдать субординацию. Наверное, потому военные люди так скупы в выражении своих чувств.

— Бог троицу любит, — сказал Чуднов, и мы выпили по третьей.

— Дай бог здоровья военной фляге, вроде и мала, а как вместительна…

— Примешь в свою группу? — после недолгого молчания спросил Чуднов.

В темноте я смутно видел лицо полковника, но чувствовал, что он улыбается. Пошарив в кармане, он вытащил табак, закурил, прикрывая огонь обеими ладонями.