Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

А утром я снова полон сил и желания, и мышечной радости: я горы переверну! Юля верит, но промахи замечает.

– Слушай, оставь окно в покое, я сама…

Ладно.

– И откуда у тебя, только руки растут?..

Я смотрю на нее, любуясь, молчу виновато. Затем рассматриваю поперечину, на которой можно повеситься.

– А здесь будет наша купальня! Мы голые… А комнаты раскрасим: спальня – красная, яростная, для страстей, абрикосовая гостиная…

– А моя рабочая комната…

– А твоя рабочая комната будет в спальне!

– В спальне?..

– Да! А ты где думал? А там будет библиотека, и все твои книжки, все твои умные книжки мы расставим на полочки одна к одной, друг возле дружки… Наша библиотека будет лучшей в округе, правда?

– В стране.

Ее невозможно не любить.

– Там – камин. А там – комната для гостей… Мы пригласим всех твоих лучших друзей, и всех этих чокнутых и бродяг, горбатых и прокаженных… Пусть… Мы растопим камин, нальём им вина…

Юленька еще не знает, что я отмечен даром творца и приглашает молодого архитектора, который готов, я вижу, не только руководить строительством, но и самолично скоблить пол или окна, таскать мусор на свалку, а время от времени приносить кувшинчик с вином и пить с нею в мое отсутствие. На здоровье! Только бы Юля была довольна ходом событий. Она рада. И молодой архитектор рад. Обнажив свой прекрасный торс, он готов прибивать и пилить, и долбить, и красить… И я рад…

Он готов жениться на Юле!

Я – рад!

Проходит лето…

О, жить бы нам в шалаше из тростника и бамбука на берегу Амазонки! К осени становится ясно, что к зимней прохладе нам не удастся поселиться в новом доме. Вечерами Юля теперь молчалива. Мои слова не производят на нее впечатления, а ласки, я понимаю, просто неуместны. Глаза, ее большие красивые черные родные глаза полны бездонной печали, милые плечи сникли и, кажется, что и сама жизнь оставила это славное молодое тело.

– Юленька…

– Уйду…

– Послушай, – говорю я, – послушай, родная моя, ведь не могу же я больше…

– Все могут, все могут, а ты…

Юля разочарована. Я целую ее, но в ее губах уже не чувствую жара.

Моя попытка вдохнуть в нее жизнь безуспешна, к тому же я не нахожу возможности, просто ума не приложу, как нам помочь в нашем горе. Был бы я Богом, не задумываясь, подарил бы ей этот мир, а был бы царем – выстроил бы дворец или замок, или даже башню на краю утеса. Из мрамора! Или хрусталя. А так я только строю планы на будущее, в котором не нахожу места нашему замку. Понятно ведь, что, когда дом построен… Здесь нужна особая мягкость и сторожкость, чтобы она не упала в обморок.

Приходит осень…

– … и ты ведь не хуже моего знаешь, – говорю я, – и в этом нет никакого секрета, что, когда дом построен, в него потихоньку входит, словно боясь чего-то, оглядываясь и таясь, чуть вздрагивая и замирая, то и дело, озираясь и как бы шутя, на цыпочках, как вор, но настойчиво и неустанно, цепляясь за какие-то там зацепки, чуть шурша подолом и даже всхлипывая, пошмыгивая носом или посапывая, а то и подхихикивая себе и, наверняка со слезами горечи на глазах, но напористо и упорно, и даже до отвращения тупо, почти бесшумно, как вор, но твердо и уверенно, крадя неслышные звуки собственных шагов и приглушая биение собственного сердца, но не робко, а удивительно остро и смело, как движение клинка… в него входит…

– Что входит-то?.. – глядя на меня своими огромными дивными глазами, испуганно спрашивает Юля.

Я не утешаю ее и не рассказываю, что прежде, чем строить на этой суровой земле какой-то там дом или замок, или даже храм, этот храм нужно, хорошенько попотев, выстроить в собственной душе. Чтобы он был вечен. Я хочу, чтобы она восторгалась мной, а не моим домом, мной, а не зеркалами и фаянсами, мной, а не кедровыми полами и резными окнами, вызывающими зависть чванливо-чопорной публики, которую она отчаянно презирает. И еще я хочу, чтобы у нее дрожали ее милые коленки, когда она лишь подумает обо мне, чтобы у нее судорогой перехватывало дыхание и бралась пупырышками кожа при одном только воспоминании обо мне…

Обо мне!..

А не о моем доме.

Об этом я не рассказываю, она это и сама знает!

– Что входит-то? – ее глаза – словно детский крик!

Я выжидаю секунду, чтобы у Юленьки не случилась истерика. Затем:

– Когда дом построен, – едва слышно, но и уверенно говорю я, – в него входит смерть…

Фора