Любовь прямо по курсу

– Это он на фото? – Кин указывает в сторону моей кровати.

– Да.

– Извини за любопытство, но почему он сейчас не с тобой?

Я боюсь отвечать на этот вопрос – не хочу, чтобы Кин начал относиться ко мне так, словно я сделана из стекла. Невзирая на мое неадекватное поведение вчерашним вечером, он обращается со мной как с нормальным, несломленным человеком. Однако рассказать нужно, Кин должен знать, что не так, если я вдруг расклеюсь.

– Он… Десять месяцев назад он совершил самоубийство.

Карие глаза расширились.

– Боже, это полный звиздец.

У меня вырвался невольный смешок, и я прикрываю рот ладонью, ужасаясь самой себе. В смерти Бена нет ничего смешного, просто реакция Кина застала меня врасплох. На глаза навернулись слезы, и мир расплылся.

– Когда я потерял ногу, люди все время мне сочувствовали, – говорит Кин. – Конечно, они искренне сопереживали, но я от этого чертовски устал. Я мечтал, чтобы кто-нибудь однажды сказал: «Это полный звиздец».

– Звиздец и есть. – Я тру глаза тыльной стороной ладони и усмехаюсь. – Спасибо.

– Пожалуйста.

Он понимающе смотрит на меня, и впервые за последние месяцы я не чувствую себя плесневелым куском неопознанной еды на задворках чужого холодильника.

– Когда ты планируешь отплыть? – спрашивает Кин.

– Чем раньше, тем лучше.

* * *

Кин уплыл, чтобы забрать свои вещи с яхты, на которой вчера прибыл из Ки-Уэста, а я проверяю телефон.

Голосовые сообщения мамы: то гневные, то слезливые требования позвонить ей сменяются мольбами о том, чтобы я вернулась домой. От них у меня щемит сердце. Ее жизнь была нелегкой. Она приехала в Штаты вместе с мужем-военным, а потом он ушел из семьи, когда мы с сестрой были маленькими. Я изо всех сил стараюсь не давать маме повода для беспокойства, но я не обладаю ее немецким стоицизмом. Я не могу притвориться, будто не горюю.

Пропущенный звонок от начальника о том, что я официально уволена. И второй с напоминанием вернуть униформу, иначе мне придется за нее заплатить.

И, наконец, голосовое сообщение от матери Бена. При жизни Бена мы с ней почти не общались, а после его смерти она дала мне неделю на то, чтобы я съехала с квартиры. Мать Бена вымела меня как мусор. Она несколько раз присылала голосовые сообщения, и я удаляла их, не слушая. Это сообщение я тоже удалила.

Звонить маме я не стала, написала имейл. Объяснила, что наняла опытного проводника до Пуэрто-Рико.

Постарайся не сильно беспокоиться. Я позвоню, когда доплыву до Сан-Хуана. Ich liebe dich.

Посуда вымыта и убрана, кровать заправлена. Меня кто-то окликает, и я выхожу из каюты. Кин в шлюпке плывет вдоль борта. Одной рукой он подает мне огромный желтый баул. Тяжеленный – я даже пошатнулась под его весом.

– О боже, он камнями набит, что ли?

Кин смеется.

– Нет, просто здесь все мои вещи.

– Правда?

– Да.

Он подает мне весла и взбирается на яхту, волоча шлюпку за собой. Я видела людей с протезами ноги, которым нужны были трость или костыли, но Кин двигается с отточенной грацией человека, отлично знакомого с яхтами, – и неважно, что у него вместо ноги протез.

– По-моему, чем меньше пожитков, тем лучше, – говорит он.

Я вынимаю затычку и выпускаю из шлюпки воздух. Я не говорю Кину, что весь мой гардероб сейчас на яхте, включая сандалии с ремешками в шкафу и бронзовую, расшитую блестками юбку в выдвижном ящике. Ни к чему Кину знать, что у меня сейчас в жизни все идет наперекосяк и я действую наобум. Вскоре он это сам поймет.

Глава 5 Чертовски несправедливо

Плавание с напарником, который может подменить тебя, когда ты устал или хочешь облегчиться, значительно отличается от одиночного плавания. Мы с Кином установили четырехчасовые вахты, чтобы каждый мог поесть, вздремнуть или почитать книгу. В свою первую вахту Кин забросил с кормы удочку, намереваясь вытягивать все, что попадется на крючок.

Бимини медленно тает на горизонте; я сижу в каюте, решая, что приготовить на ужин. Вдруг леска начинает со свистом разматываться, а удочка выгибается дугой.

– Анна! Помоги мне, пожалуйста!

Я сменяю Кина за румпелем, а он берет багор, собираясь вступить в схватку с рыбой.

– Наверное, барракуда или маленькая акула, – заявляет он.

Кин берется за леску и начинает подтягивать рыбу. И вскоре у борта появляется размытое серебристое пятно; оно яростно извивается, борясь за свою жизнь. Кин выдергивает рыбу из воды, и она бьется на палубе, судорожно расширяя жабры.

– Что это? – спрашиваю я.

– Скумбрия.

Схватив рукоятку лебедки, Кин резко бьет рыбу по голове, затем вспарывает ей живот от головы до хвоста. Сердце рыбы еще бьется.

– Хочешь кусочек?

– Что? Прямо сейчас?

– Сашими свеже`й не бывает. – Кин протягивает мне ломтик сырой рыбы.

Теплый и солоноватый, он ничуть не похож на холодные аккуратные роллы из моего любимого суши-бара. Здесь у нас нет ни маленьких чаш с соевым соусом, ни искусно выложенных кучек васаби, только палуба, похожая сейчас на место преступления. Я беру второй ломтик, затем третий, чувствуя себя персонажем книги «Повелитель мух».