Любовь принцессы

Вообще говоря, Джеймс мог гордиться тем, что не дал Диане пасть духом. Диана не уставала повторять ему, насколько лучше она себя чувствует, какой счастливой он ее сделал и что она воспринимает его как вознаграждение за все прежние муки. В эти счастливые уик-энды в Хайгроуве Джеймс с радостью замечал, как тает страх и сомнение в ее глазах. Временами, однако, Джеймса потрясало и пугало, насколько зыбким оказывалось достигнутое равновесие. Часто по воскресеньям, к вечеру, когда Джеймс уже мысленно готовился к отъезду, Диана начинала нервничать и заметно сдавала. Она знала, что ему скоро уезжать, что ему нужно возвращаться в казармы, и теряла самообладание. Она не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме мыслей об одиноких ночах в Кенсингтонском дворце, и впадала в отчаяние и подавленность сродни тем, которые испытывает ребенок, когда после каникул, проведенных в домашнем тепле и заботе, ему предстоит вернуться в школу, где придется считаться с чужими желаниями и волей и подчиняться им.

Она боялась этой разлуки, а потом ненавидела себя за то, что превращала ее в муку для него. И все же каждое новое расставание, хотя и понимая, что оно неизбежно, она воспринимала как разлуку навеки. То, что у него не было иного выбора, как вернуться к служебным обязанностям, не избавляло ее от чувства одиночества и страха, и при виде его исчезающей за поворотом машины, она ощущала, что вместе с ним ее покидают силы и присутствие духа. Грядущая неделя казалась ей бесконечностью. Она не могла избавиться от сосущего страха, что не вынесет боли разлуки.

Когда Джеймс начинал собираться, она подходила к нему и, оказавшись в его объятиях, часто плакала, как ребенок, боящийся остаться один. Она льнула к нему, и он крепко прижимал ее к себе, пытаясь утешить и напитать своей силой. Часто Диане требовалось подтверждение его чувств, последнее впечатление, которое она могла бы беречь в душе и лелеять. Однажды, когда она возилась в ванной, Джеймс вошел попрощаться; он сказал, что ему уже пора ехать, и благодарил за божественные часы, которые провел здесь. Диана бросилась к нему и, осыпая поцелуями, зашептала, что желает близости, желает сейчас и здесь.

Подчас ее страсть пугала его. Выслушивая ее долгие душевные излияния по телефону, он чувствовал, что пока не окажется рядом с ней, он бессилен, и боялся, что она может что-нибудь с собой сотворить. Он не переставал удивляться ее резким эмоциональным перепадам. Стоило ему порадовать себя мыслью, что она стала гораздо уравновешеннее и счастливее, только она начинала заверять его, что, теперь уже не позволит обстоятельствам взять верх над собой, как ее решимость таяла и она впадала в дикое отчаяние.

Сила этих приступов потрясала его, но он не умел ей помочь. Он знал, как она нуждается в его любви и энергии, но не был уверен, что сможет дать столько, сколько ей нужно. И тогда его самого охватывали отчаяние и досада на самого себя за то, что он никак не может убедить ее в том, что она прекрасна и несравненна и обладает достаточной силой сама, если только поверит в себя.

В это время Диана стала все глубже погружаться в благотворительную деятельность, которая за многие годы приобрела самые разнообразные формы. Но наибольшее удовлетворение ей приносила работа с больными СПИДом. Она воспринимала свою работу крайне серьезно, и не только потому, что была искренне заинтересована в тех акциях милосердия, за которые поручалась своим именем, но и потому, что ей требовалось постоянное подтверждение своей полезности, значимости. Ей нужно было ощущать важность своей миссии, отличным исполнением которой она продемонстрирует мужу и его семье свои способности. И они не смогут отмахнуться от нее, как от взбалмошной, легкомысленной любительницы красивых жестов, если, будучи, к примеру, патронессой Британского общества глухих, она изучит — что она и сделала — язык глухонемых.

За пределами узкого и надежного круга друзей детства ее ожидали знакомства, обернувшиеся прочными и долгими дружескими связями, как, например, с Адрианом Уорлд-Джексоном, председателем Общества по борьбе со СПИДом.

Адриан оказал на нее сильное влияние. Человек, живущий богатой духовной жизнью, знающий с середины 80-х годов, что он неизлечимо болен СПИДом, нес в себе необыкновенную веру в жизнь. Это именно благодаря ему она поняла, что даже в ее страшных несчастьях, возможно, есть свой смысл; что, если бы ей самой не приходилось страдать, она бы никогда не повзрослела; если бы она оставалась наивной, изнеженной девочкой, витающей в мире детских грез, то не смогла бы проявить к другим искреннего сочувствия; что, быть может, это потрясение, эта измена были ей необходимы, чтобы она трезво оценила окружающую реальность.