Любовь против правил

Милли долго лежала без сна. Когда она наконец погрузилась в тревожную дрему, казалось, не прошло и минуты, как вдруг она широко открыла глаза и рывком села в постели. Зловещая тишина окружала ее. Но Милли могла бы поклясться, что ее разбудил громкий треск.

И вот он раздался снова, ужасный удар стекла по стеклу.

Милли выбралась из постели, набросила пеньюар и распахнула дверь в смежную комнату. В тусклом свете ее глазам открылась неприглядная картина. Осколки фарфора и ошметки пищи усыпали весь пол — ужин графа. Зеркало на стене сплошь покрылось ужасными трещинами, словно сама горгона Медуза стояла перед ним. Под зеркалом лежала бутылка виски, теперь в виде осколков.

Посреди всей этой разрухи стоял лорд Фицхью, спиной к ней, все еще в дорожном костюме.

— Отправляйтесь в свою постель, — скомандовал он, прежде чем она успела что-нибудь сказать.

Милли прикусила губу и подчинилась.

Утром дверь в смежную комнату оказалась заперта с его стороны. Она толкнулась в его дверь, выходящую в коридор, но та тоже была заперта. Едва притронувшись к завтраку, Милли следующие два часа провела в саду, в страшной тревоге, делая вид, что читает.

В конце концов его окно открылось. Графа ей не было видно. Спустя несколько минут окно снова закрылось.

К удивлению Милли, ее супруг явился, когда она села обедать.

Выглядел он ужасно, помятый и небритый. С горечью она осознала, что какое бы скверное впечатление ни производил Фиц, явившись на венчание, все же он — или, более вероятно, кто-то еще — приложил некоторые усилия, чтобы придать ему пристойный вид. Сегодня он об этом не позаботился.

— Милорд, — пробормотала она, не зная, что еще сказать.

— Миледи, — произнес он, усевшись напротив нее. Лицо его оставалось абсолютно бесстрастным. — Не нужно беспокоиться о состоянии моей комнаты. Я уже все уладил с хозяином гостиницы.

— Понятно.

Она была рада, что он взял ответственность на себя. Для нее заниматься этим было бы слишком унизительно. Как она могла бы объяснить случившееся? «Мне ужасно жаль, но мой муж подпортил ваше имущество»?

— Я намерен переехать в более уединенное помещение в двадцати милях к северу отсюда, где мне будет удобнее.

Ему будет удобнее. А как насчет нее?

— Мое общество не доставит вам удовольствия, — продолжал он, устремив взгляд куда-то позади нее. — Я уверен, что вы гораздо приятнее проведете время здесь.

Всего один день женат и уже не может дождаться, как бы поскорее избавиться от нее.

— Я поеду с вами.

— Вам нет необходимости изображать преданную жену. Мы заключили договор. Он в силе.

— Я ничего не изображаю, — сказала она спокойно, хотя ей стоило огромных усилий не повышать голос и ничем не выдавать душевную тревогу. — Если я останусь тут, после того как мой муж разгромил свою комнату и уехал, вряд ли мне доставит удовольствие выносить жалость и праздное любопытство владельцев гостиницы и их слуг.

Он с минуту молча смотрел на нее. Его прекрасные синие глаза теперь были налиты кровью.

— В таком случае поступайте, как находите нужным. Я выезжаю через полчаса.

Место в двадцати милях к северу оказалось великолепным. Они очутились на крутом, густо заросшем лесом склоне, смотревшемся в зеркальную гладь озера. Окраска холмов постоянно менялась. Серые и туманные утром, сверкающие голубовато-зеленые днем, они казались почти фиолетовыми на закате.

Но жилое помещение оставляло желать много лучшего. Милли ожидала, что это будет сельская усадьба. Или хотя бы охотничий домик. Но она обнаружила небольшое строение, мало чем отличающееся от убогой хижины.

Ближайшая деревня находилась в шести милях от дома. У них не было повозки, не было слуг и не было кухарки. Граф полагал, что они смогут прожить на хлебе с маслом, мясных консервах и фруктах, которые им доставляли каждые три дня. Или, вернее, он полагал, что его жену все это устроит. Ему самому нужно было только виски, которое приходило ящиками.

На ночь он удалялся в свою комнату с несколькими бутылками. Каждую ночь он, озверев, что-нибудь разбивал: тарелки об стену, умывальник, крепкий дубовый письменный стол. Милли съеживалась в своей кровати во время этих неистовых вспышек ярости. Хотя он ни разу не сказал ей грубого слова — и никогда даже не посмотрел с недовольством, — при каждом ударе она содрогалась.

Иногда она покидала постель, надевала свое самое плотное пальто и выходила из дома, стараясь уйти как можно дальше, насколько хватало смелости в этой кромешной тьме, чтобы полюбоваться на звезды. Чтобы напомнить себе, что она всего лишь крошечная пылинка в этой бескрайней Вселенной и ее душевная боль столь же незначительна. А затем он обычно ломал что-нибудь еще, взрывая тишину ночи, и ее душа сжималась в одну-единственную точку безысходности.