Любовь с чистого листа

Эта часть истории, конечно, хуже всех: само открытие и то, к чему оно привело — родители объединились перед лицом моих рыданий и возмущений, мягко и снисходительно все мне объясняя. Про моего отца и его «неосмотрительность». Про женщину, решившую не прерывать беременность, чтобы отдать ребенка на усыновление. Про маму, которая, годами мечтая о ребенке, боролась с бесплодием.

И про меня — такой несовершенный выход из положения.

Видимо, с годами все более и более несовершенный, потому что отец все еще страдал неосмотрительностью, в маме только росло недовольство — по отношению к нему и, возможно, ко мне. Я была их клеем, но в самом худшем смысле.

Они были приклеены друг к другу долгие годы.

— Мэг, — шепчет Рид сочувственно, и это придает мне сил закончить свой рассказ без слез.

— В конце концов, так им стало намного легче. Тот случай, когда, узнав правду, становишься свободен. В тот вечер они сказали, что разводятся. Я никогда не видела их в такой гармонии, как в момент этого разговора. Не разлей вода просто.

И это было больнее всего. Узнать, что я была для них предлогом жить вместе в доме, отравленном их перепалками. Что они в каком-то роде использовали меня, чтобы самим не принимать решения о судьбе своего брака.

Я кричала на них. Это был худший вечер в моей жизни. На следующей неделе я переехала в Нью-Йорк. Полгода спустя из любопытства я связалась с Дарси Холоуэл и получила довольно короткий, очень вежливый ответ с пожеланием «примириться» с родителями и «жить долго и счастливо».

Несложно было понять, что это значит, и мы больше не общались.

Закончив, я падаю ему в объятия, утыкаясь в грудь, и замечаю, что от чая больше не поднимается пар. Чувствую себя виноватой за то, что не выпила его, это предложение сердца в руках Рида, но его тело успокаивает лучше любого чая, пусть сейчас оно и напряглось. Пусть он и не произнес ничего за долгое время.

Возможно, я слишком рано рассказала ему все это.

В конце концов он мягким голосом говорит:

— Ты их простила?

Я закрываю глаза в раздумье. Годы ушли на то, чтобы наладить отношения до той степени, мы регулярно созваниваемся с каждым. С папой я обычно говорю дольше, хотя обсуждаем мы только погоду и игру «Бакайс», иногда еще и посылаю ему рукописную открытку, поздравляя с чем-либо. С мамой говорим не только о погоде, но и о гаражных распродажах, о ее поездках и мужчине по имени Дэвид, которого она называет своим «компаньоном», что одновременно немного мерзко и немного даже восхищает. На Рождество я уезжаю в родной город и неловко мотаюсь между их новыми домами: домом папы с Дженнифер и ее тремя бишон-терьерами, который настолько похож на дом моего детства, что я там уснуть не могу. И между маминым чистым таунхаусом с крохотным садиком и спрятанными вещами Дэвида в шкафу, а сама она куда счастливее, чем когда я все еще жила с родителями.

— Я понимаю их, — отвечаю я через минуту. — Думаю, они любят меня. Они просто пытались защитить меня.

— И себя тоже, — добавляет он.

Я киваю, чувствуя новый приступ слез. Кажется невозможным, что они еще не кончились, но я просто вспомнила, почему вообще сюда пришла.

— Это Сибби и пыталась сделать. Защитить себя. А я не смогла оставить эту тему, я…

— Ей не следовало так говорить, — утешает меня Рид. — Этому нет оправдания.

Я закрываю глаза и киваю — то ли потому, что согласна, то ли потому, что совершенно вымотана. Эта ссора с Сибби сидит во мне таким странно далеким, тяжелым осадком, что она с таким же успехом могла случиться дни, даже годы назад. Я пытаюсь придумать, как все исправить, но ничего не приходит в голову. Мозг как чистая грифельная доска без следа мела. Мельком вспоминаю свои наброски, дедлайн и ужасаюсь мысли вернуться к ним в таком состоянии. Я так устала, что могу уснуть прямо здесь, с парнем, с которым у меня все сегодня «слишком рано» и чьи объятия так приятны.

Только вот.

— У тебя ужасный диван, — говорю я, садясь прямо и елозя по нему. — Словно на картонках из-под пиццы сидишь.

Он мягко смеется в искреннем удивлении от такой резкой смены темы.

— Он шел вместе с квартирой.

— Фу. — Я драматично, якобы в отвращении, выставляю вперед руки, чтобы не касаться дивана. — Интересно, есть ли у кого из соседей ультрафиолетовая лампа.

Он мягко гладит меня по щеке большим пальцем.

— Он новый. Это аренда с мебелью.

Ой.

Вот и напоминание о том, что я стараюсь принять со всей серьезностью — Рид здесь не навсегда. Очередное доказательство тому, что я опережаю события. И, что бы я ни делала, это будет опережать события, потому что Рид уезжает.

Опускаю руки, надеясь движением скрыть грустный вздох. Вдруг мне кажется, что прийти сюда ничем не лучше, чем остаться дома. Я уже открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, вроде непринужденного: «Давай купим по сэндвичу и прогуляемся, притворяясь, что этого не было», — но Рид меня опережает:

— Не хочешь завтра прокатиться?

Я смотрю на него, моргая.

«Прокатиться».

Как он угадал?

— Можем выбраться из города, — предлагает он с ноткой осторожности в голосе. — Подышать свежим воздухом. Убежать ненадолго, понимаешь?