Она ухмыльнулась так внезапно, что у меня перехватило дыхание. Как никто не замечал, что она чертовски красива, было выше моего понимания.
— Нет, — сказала она, смеясь. — Это идеально. Мои вкусы перешли от фиолетовой глазури к шоколаду.
— О, — сказал я с притворной серьезностью. — Вижу, сейчас у тебя в довольно изысканный вкус.
От ее смеха мне захотелось сделать что-нибудь глупое, например, вскинуть кулак в воздух. Вместо этого я засунул руки в карманы толстовки.
— Так что я, э-э… мне, наверное, нужно пойти в раздевалку.
Она кивнула.
— Удачи сегодня.
Я открыл рот и сразу закрыл его, по глупости не зная, что сказать. Почему-то я не мог заставить себя просто уйти.
— Я хочу, чтобы ты пришла.
Она резко вскинула голову.
— Я буду там, просто буду сидеть, когда оркестр выйдет на поле, — сказала Марго.
Я знал это. Я наблюдал за ней во время игры на прошлой неделе. Она пришла в своей оркестровой форме и сидела там, как солдат, пока отбывала свой условный приговор, что, судя по всему, в мире оркестра означало отсиживаться во время выступления.
— Все же, это отстойно.
Красноречивый — это про меня. Но я надеялся, она поняла, что я имею в виду. Отстойно, что она расплачивалась за чью-то идиотскую шутку. Отстойно, что она не могла делать то, что у нее получалось лучше всего на поле.
Она поджала губы и сделала смешное лицо, и я знал, что ей так же неловко из-за того, к чему все идет. С самого первого дня репетиторства в начале этой недели мы успешно избегали разговоров о Джоэле, фотографии и последующей за этим войне хэштегов.
Я начал отступать.
— Я рад, что ты будешь на игре, даже если тебе не удастся выступить.
Она пожала плечами.
— Каким лидером я буду, если не появлюсь перед своими товарищами по оркестру?
Этот жест и беззаботность в ее словах по-настоящему поразили меня. Как будто это пустяки, будь то унизительное сидение в стороне или нет, фальшивое наказание или нет — она будет там.
У меня в груди что-то сжалось, и я сосредоточился на этих дурацких кексах, чтобы больше не встречаться с ней взглядом.
— Ты серьезно не собираешься это есть? Только не говори мне, что ты на диете, — поддразнил я.
Она закатила глаза.
— Нет, но мне, вероятно, стоило бы.
— Ты не серьезно, — сказал я.
К моему удивлению, она начала краснеть. Не знаю, видел ли я когда-нибудь, как краснеет Марго, но когда она опустила голову и издала короткий безрадостный смешок, я понял, почему.
— О, да ладно, — сказала она. — Я думаю, ты и вся школа знаете, сколько веса мне нужно сбросить.
Ее фраза звучала незаконченной, и я практически слышал, как она добавляет «благодаря твоим друзьям».
Я боролся с тем, что мне говорить. Я имею в виду, как сказать девушке, что она горячо выглядит в бикини, и при этом не звучать как извращенец? Я прочистил горло. Я не знал, как сказать ей, что она самая красивая девушка в нашей школе — по крайней мере, в моих глазах, — но я также не хотел, чтобы она чувствовала себя плохо.
— Я не думаю, что тебе есть из-за чего беспокоиться.
Ее румянец стал ярче.
— Да, что ж. Тебе легко говорить.
Вообще-то, нет. Это было нелегко говорить, и я до сих пор не сказал правильных вещей. Я глубоко вздохнул и был готов попробовать еще раз, но она опередила меня, бормоча что-то себе под нос.
— Это не ты облажался на глазах у всего мира.
Я моргнул.
— Облажался?
Она склонила голову набок и поджала губы, словно призывая меня отрицать это. Я был почти уверен, что мое лицо выражало полное и крайнее замешательство.
— Облажалась, — повторила она, глядя на свое тело. — Знаешь, из-за своего большого живота.
Я изо всех сил старался не улыбаться и точно знал — смеяться нельзя.
— Поверь мне, Марго. Никто этого не заметил.
Ее щеки были краснее, чем я когда-либо видел, и я разрывался между защитным, собственническим инстинктом пойти и промыть мозги любому парню, который посмел увидеть ее в бикини, когда у них не было на то права, и совершенно другим желанием… которое заставляло меня хотеть поднять ее с этого места и заключить в свои объятья. Я глубоко вздохнул, когда понял, что хочу поцеловать ее. Жестко. Страстно. Мне хотелось поцеловать её так сильно, чтоб её взгляд затуманился, и она забыла о недостатках и розыгрышах.
Я тяжело сглотнул и увидел, как она с интересом наблюдает за мной.
— Не переживай, — наконец сказала она, вздохнув. — Тебе не обязательно стоять здесь и заставлять меня чувствовать себя лучше. — Она покачала головой. — Серьезно, Джейсон, иногда ты слишком милый даже для себя.
Я обнаружил, что ненавижу слово «милый», потому что оно звучало невероятно тупо. Так жалко и льстиво и… я не хотел, чтобы она видела меня таким.
— Я не такой уж милый.
Уголок ее рта немного дернулся.
— О, нет?
— Нет.
Я не мог этого сказать. Может быть, потому что я был слишком хорошим, я не знаю. Несомненно, Люк знал бы, чтобы сказать такого достаточно дерзкого, что заставило бы её забыть об этом «