Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере

Сведя понятие женщины к понятию матери и одновременно затеяв переход от расплывчатых рассуждений к эмпирическому изучению роли материнско-женского начала в исторической и биологической действительности, поздние романтики придали этим понятиям необычайную глубину. Даже оставаясь сам отчасти во власти представления о «естественности» различий между полами, Бахофен, с другой стороны, приходит к следующим выводам: женская суть возникает из повседневной жизни женщины, из ее ранней заботы о беспомощном ребенке; эта идея небезосновательно была плодотворно использована Бриффо (ср. Fromm 1933а).

Все перечисленные факты, а также многие другие, дают понять, что Бахофен вовсе не был тем «оголтелым» романтиком, каким его хочет видеть группа Клагеса – Боймлера. Матриархальное общество, которое Бахофен велеречиво именует «благообильным», наделяется в его описании чертами (подробнее см. ниже), побуждающими вспомнить идеалы социализма: забота о материальном благополучии и земное счастье народа представлены как одна из центральных идей общества материнского права.

В других отношениях реальность общества материнского права, каким его изображает Бахофен, тоже связана с социалистическими лозунгами и противоположна романтической реакции. Бахофен рисует общество, в котором сексуальность свободна от христианского унижения, как общество первобытной демократии, где материнские любовь и сострадание считались основными нравственными принципами, а причинение вреда ближнему выступало тягчайшим грехом; как общество, в котором частной собственности не существовало. К. фон Келлес-Крауц[25] (Kelles-Krauz 1975, стр. 82) в «Антикварных письмах» замечает, что Бахофен пересказал красивую сказку Афинея о пышном плодовом растении, переставшем плодоносить, и о чудесном источнике, который иссяк, когда люди превратили его в частную собственность[26]. Бахофен часто выступает диалектическим мыслителем, хотя редко проявляет последовательность в суждениях. Например, он говорит: «Деметрическая гинекократия требует для своего понимания более ранних и примитивных состояний, основной закон ее жизни – противоположного закона, из борьбы с которым он вырос. Так историчность материнского права становится залогом историчности гетеризма» (Bachofen 1954, стр. 108 и далее).

Философия истории Бахофена некоторым образом перекликается с гегелевской: «Переход от материнского к отцовскому пониманию человека составляет важнейший поворотный пункт в истории взаимоотношений полов. … Зарождение патернитета знаменует собой обособление духа от явлений природы, а его победоносное утверждение означает возвышение человеческого бытия над законами материальной жизни» (Бахофен 1954, стр. 128 и сл.). Для него высшей целью человеческого предназначения является «возведение земного существования к чистоте божественного отцовского начала» (Bachofen 1954, стр. 141).

Историческое воплощение победы отцовско-духовного начала над материнско-материальным он видит в победе Рима над Востоком, особенно над Карфагеном и Иерусалимом. «Именно посредством римской мысли европейское человечество готовится наложить свой отпечаток на весь земной шар и устанавливает, что не материальный закон, но лишь свободное господство духа, определяет судьбы народов» (Bachofen 1954, стр. 287).

Между этим Бахофеном и базельским аристократом, который утверждал: «Демократия всегда порождает тиранию силой обстоятельств; мой идеал – республика, которой правят не многие, а лучшие граждане» (цит. по К. фон Келлес-Крауцу, 1975, стр. 83) и который был противником политической эмансипации женщин, бросается в глаза резкое отличие. Это противоречие можно назвать многоуровневым: на уровне философском сталкиваются истовый протестант и идеалист и романтик, а еще диалектик и натуралист-метафизик; на уровне социально-политическом мы видим антидемократа и поборника коммунистически-демократического общественного строя; на уровне моральном ведут схватку сторонник протестантско-буржуазной морали и защитник общества, в котором преобладает половая свобода вместо моногамии.

В отличие от Клагеса и Боймлера, Бахофен почти не пытается сгладить эти противоречия, и тот факт, что он ими пренебрегает, объясняет, почему его труд встретил одобрение тех социалистов, которых интересовали не частичные реформы, а радикальное преобразование социальной и духовной структуры общества.