Это была часть номерной таблички от «Счастливой Тринашки», скрученная и обугленная с обоих концов. Имя изготовителя отсутствовало, но на искорёженной полоске стали я отчётливо разглядела её серийный номер: 13-02313.
Я закусила губу и, не говоря ни слова, сунула номерную табличку в карман.
Нас подлатали и наградили медалями. Я рекомендовала представить сержанта Фишера к награждению Серебряной Звездой, и он получил её. Капитан спасенного нами разведывательного отряда, тоже рекомендовал представить меня к награде. Начальство дивизии посмотрело записи и решило, что я должна получить за Фомальгаут Крест Лётных Заслуг. Два месяца спустя меня вызвали на ангарную палубу, и командир полка прицепил КЛЗ на мой мешковатый лётный комбинезон.
Я не отказалась, хотя и не хотела его. Вы не отказываетесь от наград только потому, что думаете, что не заслуживаете их. Если бы пилоты десантных кораблей начали так делать, то единственными людьми, носящими эти ленточки, были бы штабные крысы, офицеры, которые позволяют своим приятелям награждать их после выполнению миссий по стрельбе в молоко на дистанцию в половину парсека. Продвижение по службе означает набор очков, а эти ленточки добавляют их много. Я взяла медаль, отдала честь и улыбнулась, как хороший второй лейтенант, который хочет когда-нибудь стать капитаном.
Но, вернувшись в свой кубрик, я достала КЛЗ из шёлкового футляра и положила в нагрудный карман парадной униформы, которую ношу не больше раза в год. Потом достала фрагмент номерной таблички «Счастливой Тринашки» и положил в футляр от медали. Он казался мне более подходящим жильцом для этого милого маленького футляра с шёлковой подкладкой.
Конечно, мне дали новый корабль. В конце концов, я получила совершенно новую Осу-Виски. Это отличный корабль, новейшая и самая совершенная версия десантного корабля «Оса», вдвое мощнее и имеющий в четыре раза больше возможностей чем моё старое ведро с болтами.
И всё же, я в одну секунду обменяла бы её, если бы смогла вернуть «Счастливую Тринашку» хотя бы на мгновение.
Алистер Рейнолдс
Зима. Голубой период
Уже через неделю люди стали постепенно покидать остров. Зрительские трибуны пустели день ото дня. Большие туристские лайнеры один за другим рвались к звездам. Поклонники искусства, комментаторы и критики собирали свои вещи в отелях Венеции. Их разочарование висело над лагуной подобно туманной дымке.
Я оказалась одной из немногих, кто продолжал оставаться в Мюреке и каждый день возвращался на трибуны. Я готова была сидеть там часами, щурясь от дрожащего голубого света, отраженного от поверхности воды. Бледный силуэт Зимы вальяжно переплывал от одного конца бассейна до другого и при этом до ужаса походил на утопленника. Все это время я гадала, каким образом рассказать его историю и кому придет в голову ее купить. Все пыталась вспомнить название моей первой газеты, еще там, на Марсе. Конечно, они заплатят куда меньше крупных издательств, но мне каким-то образом казалась заманчивой идея вернуться в прежние места. Давно это было…
Я запросила AM[4]
, желая вспомнить название газеты. С той поры их переменилось немало… По моим прикидкам, сотни.Тем временем пловец добрался до конца бассейна, повернул и не спеша отправился обратно.
Две недели назад солнечным полднем я сидела на площади Святого Марка, любуясь белыми фигурками, скользившими по белому мрамору башенных часов. Небо над Венецией было забито кораблями, припаркованными борт к борту. Их широкие днища были закрыты большими светящимися панелями под цвет неба. Вид напоминал мне работу художника периода Экспансии, специализировавшегося на режущих глаз трюках с перспективой и композицией: бесконечные водопады, прихотливо свившиеся ящерицы.
Прикончив кофе, я с дрожью душевной стала ждать счета.
Я приехала в этот беломраморный двойник Венеции, чтобы увидеть открытие последнего шедевра Зимы. Много лет меня интересовало творчество этого художника, и я надеялась договориться об интервью. К сожалению, та же самая идея возникла еще у нескольких тысяч поклонников его таланта. Впрочем, число конкурентов значения не имело: Зима отказывался общаться с журналистами и молчал как рыба.
Официант положил на стол сложенную карточку.
Все, что нам удалось услышать до сих пор, это просьба отправиться в Мюрек, пропитанный водой мир, о котором никто из нас раньше не слышал. Единственная претензия Мюрека на славу заключалась в том, что здесь находились сто семьдесят первый дубликат Венеции и одна из трех копий, целиком исполненная в белом мраморе. Зима выбрал Мюрек для показа своей последней работы: так сказать, прощальная гастроль.