Любовь со второго взгляда

Среди тех, кто вручал актрисе цветы, был и мой отец. Мария Владимировна и мои родители — люди одного поколения, ровесники. Помню, как мама и папа, забросив все дела, усаживались у телевизора, если на экране появлялась их любимая пара: Миронова и Менакер. Смех, радость праздника… Я уже тогда заочно полюбила их. И мне было так приятно видеть своего отца, протягивающего цветы кумиру своей молодости.

Сейчас в доме Марии Владимировны, который стал музеем, на каждую памятную дату, связанную с этой семьей, собираются друзья, знакомые, родственники: Лариса Голубкина и обе Маши с детьми — Маша Миронова с сыном Андреем и Маша Голубкина с дочкой Настей; замечательный рассказчик, искусствовед Борис Поюровский; Наталья Дементьева, замминистра культуры; Марк Захаров; друзья школьного детства Андрея Саша Ушаков и Лева Маковский с женами; Федя Чеханков, Вера Васильева с мужем и другие…

На всех праздниках всегда был Гриша Горин…

Дом остался домом, не музеем. Он живой, и каждую минуту кажется, что сейчас из коридора или из кухни выйдет Мария Владимировна и что-нибудь ТАКОЕ скажет, что мало не покажется…

Про это ТАКОЕ прекрасно рассказывает Борис Поюровский. Да и все, кто близко общался с Марией Владимировной, свое получили. У каждого есть свои воспоминания…

— Мария Владимировна, я хочу к вам заскочить.

— Алла, вы что, блоха, чтоб заскакивать? Это только блохи скачут. Люди — заходят. Если заскочить, то вообще не надо.

Звонок по телефону. Мария Владимировна. В голосе — гром и молнии:

— Вы что, ненормальная? Столько цифр наговаривать? Кто их запомнит? (На автоответчике были номер пейджера и телефон дачи.) Но ваша подруга еще хуже. Звонит и спрашивает, не хочу ли я продать что-нибудь из антиквариата. Она что думает, что я стою в переходе с протянутой рукой, и решила меня облагодетельствовать? Это все равно, как если б я позвонила Радзинскому и сказала, что у Никитских ворот дают хорошие ботинки.

Я, пытаясь отвлечь внимание Марии Владимировны, перевожу разговор в другое русло:

— Как дела? Как здоровье?

— Какие дела? Какое здоровье? У меня большие неприятности: предстоит операция. Глаукома.

— А иначе нельзя?

— Нельзя. Хотя лучше я видеть не стану. Но зато не ослепну.

— И когда вас кладут?

— Не когда меня кладут, а когда я сама захочу лечь. Мне надо еще сделать массу дел: разморозить холодильник… пристроить Ромку (попугай. — А.С.)… сыграть в спектакле («Уходил старик от старухи» — с Михаилом Андреевичем Глузским. — А.С.)…

— Ромку я могу взять на себя.

— Нет-нет, ни в коем случае. Вы уморите его. Вы же носитесь, как ошпаренная куропатка. Нет, я лучше зарежу его собственными руками, гильотинирую, выражаясь научно, чем он у вас умрет в страшных муках.

— Ну, давайте я предложу его своей подруге. Она очень домовитая.

— Ни за что! Ромка оцепенеет! Да он от страха перекрасится в черный цвет, но сначала потеряет от ужаса все перья!.. Самая большая моя трагедия, что я совершенно одна… Обычно после такой операции выписывают быстро. А я буду требовать держать меня до полного выздоровления.

— Чтобы вас успокоить, скажу, что при почти полном наборе родственников я бы в такой ситуации тоже предпочла подольше оставаться в больнице.

— Между прочим, мне Элла Памфилова подарила маленький диктофон.

— Наговариваете?

— Да.

— А операция тяжелая?

— Что за идиотский вопрос! Операция есть операция. Я когда-то спросила профессора Седых, какая самая легкая операция. Он ответил: «Аппендицит». — «А какая самая тяжелая?» — «Аппендицит».

Французские страсти

После «Чокнутых», неожиданно для себя, я стала миллионершей. Даже миллиардершей — в пересчете на франки. Спасибо французским товарищам — господам — журналистам.

Вообще у меня две истории, связанные с французскими журналами. Первая была с «Фигаро». После «Человека с бульвара Капуцинов».

Они взяли у меня интервью, но как желтому изданию им требовалось чего-нибудь соленого. И от себя они добавили, что я дочь крупного кинематографического начальника. Имелся в виду Александр Суриков, директор «Совинфильма», который моложе меня на год. Также они утверждали, что я прямой потомок живописца Сурикова. Так с их подачи я оттеснила Никиту Сергеевича Михалкова во второй ряд знаменитого родства.

Еще они написали, что у нас принято устраивать коллективное мытье в бане, а также, что ГПУ я расшифровала как «гласность, перестройка, ускорение».

Мне позвонили откуда следует и сказали что следует.

С этого момента я старалась давать интервью, прислушиваясь к собственному голосу.

Но… не прошло и четырех лет, как…

Ко мне обратилась веселая француженка из «Пари матч»:

— Пожалюста, расскажите что-то хорошее о себье. Все у вас плачут — наш журнал может немножко намокать.

На эту роль я охотно согласилась. У каждого из нас есть свои сорок бочек неприятностей. Как говорил Гриша Горин, неприятности — это единственное, чего нельзя достать по знакомству. Они зарабатываются честным трудом. Мое кредо — делиться радостью, а неприятности переживать в одиночку. Твердому слову «кредо» не всегда удается соответствовать. Но я стараюсь.