Игра лентой хлыста похожа на рисование в воздухе, без вздохов, без остановок. Двигаться приходится одновременно корпусом и рукой, иногда делать резкие движения с малой амплитудой без движения туловищем.
Музыка на несколько ударов замедляется, и мы отгибаемся назад… А потом одновременно выбрасываем вперед руки, обмениваясь оружием, отправляя жалящих змей в свободный реющий полет…
Рев зала достигает моих ушей даже сквозь вкладыши с музыкой. И я отвлекаюсь на микроудар… но все-таки успеваю перехватить летящую чужую рукоятку, закрутив почти идеальным кругом, одновременно делая мах ногой и… отступая. Потому что белый вихрь из лент и смертельных объятий на огромной скорости с рваными изменениями ритма движения, амплитуды, эмоций и темпа наступает и захватывает все большую часть площадки.
Меня.
Струны заходятся истерическим воплем.
Я не фиксируюсь в промежуточных положениях тела, молниеносно перетекаю то в одну позу, то в другую, позволяю уничтожать и сминать пространство возле меня, а потом делаю замах…
Чтобы закрутить светящуюся спираль вокруг неподвижно замершего воплощения Света.
И едва не теряю равновесие, слыша первые строчки влившегося в гармонию уничтожающей музыки вокала.
Мне удается не задеть её, не ранить, как бы ни хотелось на крохотный миг отпустить кнут и вырвать кусок мяса из предавшего тела… Но вот я уже сам в подчиненной позиции, а девушка летит вокруг меня, циклично повторяя сложную схему движений, демонстрируя гордую осанку, идеально выточенные ноги, силу мышц. Шагая то мягко, перекатываясь, то остро, совершая взмахи, похожие на волну, но с неравномерной скоростью, все затухая к концу этого беспощадно прекрасного рисунка, подсвеченного бросками острого жала по воздуху: сначала вокруг моих ног, потом вокруг плеч, головы…
Крохотная ошибка — и меня не спасет ни один медицинский регенератор. Что спасать в отлетевшей голове?
Щелк. Щелк.
Мы возвращаемся в исходную позицию, теперь сплетаясь то свободными ногами, то руками, балансируя на грани равновесия, взмывая вверх, превращая кнуты в единый механизм со сложными узорами, оставляющими след.
Я пытаюсь понять ускользающую мысль, но не могу сконцентрироваться, я слишком сосредоточен на последних движениях то динамически выносящих почти на край круга, то заставляющих застыть в статике.
Щелк.
Мы уже почти не закручиваем хлысты. Они лишь осторожно дрожат рядом с нами, идущими друг другу навстречу скользящим шагом, не отрывая ступней от платформы. Глаза в глаза…
Потому что в борьбе Света и Тьмы не бывает победителей, они слишком важны для Вселенной.
Я не знаю, что она видит в моих глазах, потому что чувствую лишь боль и опустошение… Снова. А в ее… Прощение?
Глаза Аррины вдруг меняют цвет на фиолетовый, я слышу последние аккорды. И, оказавшись на нужном расстоянии, мы синхронно взмахиваем хлыстами и на один удар замираем неподвижно. Пока к голове каждого из нас летит светящийся кончик.
Вокруг шей у нас специальный толстый обруч, способный защитить даже от лазерного хлыста. Но он выглядит частью одеяния, потому зрители не знают, что мы не собираемся погибать.
Кажется.
Потому что в последнее мгновение, перед тем как меня коснулась лента, я понял, что Аррина чуть сменила траекторию. И хлыст, вместо того чтобы плотно обхватить шею и притянуть меня — в то время, как я притягиваю партнершу, — самым кончиком заденет одну чувствительную точку.
И падая — бесконечно долго — на пол, слышу в голове последние слова песни.
Буду сильной, высушу слезы,
Разорву любовь свою в клочья,
И она осыплется пеплом,
Лишь бы ты не приснился ночью…
И ярким озарением я уже знаю, что будет, когда я очнусь…
Я не ошибся. Все посчитали, что такое окончание танца мы и репетировали — и судьи даже добавили нам баллов. Но Аррина улетела, пока я был в отключке. А меня отправили на транзитный пункт, откуда я на следующий день отправился на околопланетную станцию Академии.
17