Любовь студента, или По всем правилам осадного искусства

Затем ткнул витой тростью в сугроб и уставился вверх, задрав клочкастую бороду.

Студент тоже посмотрел в небо.

Мутное белесое марево начиналось сразу же за неподвижной дырявой кроной мускулистого тополя.

Казалось, что если тополь вдруг надломится и рухнет, обрывая закуржевелые провода, сминая телефонную будку, то и небо, разбухшее от снега, повалится следом и лопнет от удара, как прохудившаяся перина.

Подожду еще минут пятнадцать… Интересно, возьмет Андрюха билеты на Бергмана?.. Вот наберусь наглости и приглашу ее в кино – Андрюха с радостью пожертвует свой билет…

Шапка у студента свалилась.

Представительный мужчина – доцент или профессор – исчез за углом.

Что же он там разглядывал между окнами?..

Студент отряхнул шапку.

Сначала мужчина посмотрел на стену, а затем воззрился в небо… Вот бы спросить его о ней…

Студент, нахлобучив шапку, подошел к зданию биофака.

Разглядел возле крыльца термометр в проржавелом футляре, рассмеялся.

Дальнейшее ожидание случайной встречи не дало результата, и вскоре студент, не задерживаясь ни у телефонной будки, ни у заколоченного павильона, вернулся в библиотеку…

11

Вечером у памятника Андрюха сказал, что Бергмана отменили, а билеты он взял на венгерскую комедию, где поют и танцуют, но не так нудно и долго, как в индийском кино.

Студент молчал, подставив ладонь под редкие снежинки, которые все-таки прорвались к земле, чтобы замереть у гранитного постамента на чистом квадрате газона…

12

На следующий день студент просидел в читальном зале лишь полчаса и опять пошел к биофаку.

Наблюдая за дверью, осмелел и больше не прятался за павильон, не таился в телефонной будке.

Когда с крыльца сошел профессор в каракуле, стукнул тростью о чугун, как и вчера, посмотрел на термометр, а затем на небо, студент чуть было с ним не поздоровался.

За профессором вышли двое – высокий парень в дубленке и девица в длинной шубе, с раздутым импортным пакетом в руке.

Парень метнулся обратно к дверям.

А в девице студент с трудом узнал дочку писателя.

Одежда, особенно верхняя, так меняет облик женщин…

Помогли французские очки да знакомый жест, которым их поправили.

– Привет, дипломник!

– Привет…

– Я тебя еще вчера из окна приметила… Думала, дождешься. Выхожу после практикума – а тебя и след простыл…

– Мне тут один товарищ обещал книжку интересную…

– Врать нехорошо.

Она протянула студенту пакет.

– Можешь за мной поухаживать, как истинный джентльмен.

– С удовольствием.

– По-моему, мы при первой встрече расстались друзьями?

– Конечно!

Студент выронил пакет – к ногам скользнула общая тетрадь и пара толстых учебников.

– Растяпа!

Она подобрала тетрадь и книги.

– Только, пожалуйста, на отца не обижайся, у него позиция такая… Он вообще с людьми сходится очень трудно…

– Дочь явно не в отца.

Студент покорно принял тяжелый пакет.

– Угадал?

– Нет, а ты что – хотел, чтобы я прошла мимо, когда ты здесь второй день мерзнешь?

Из дверей вышел парень в дубленке.

– Марина, ты ручку забыла!

– Спасибо, Валера.

Парень, явно не понимая ситуации, бесцеремонно приблизился и превратился в третьего лишнего.

Марина швырнула ручку в пакет, который студент все еще держал перед собой.

– Так мы, Валера, пойдем!

– Но ведь… Ты… Сама… Обещала…

– Завтра… Можешь подождать до завтра?

– Тебе видней.

Валера, отвернулся и вразвалочку зашагал к гостинице.

Марина непринужденно взяла студента под руку.

– Как мне надоели вздыхающие однокашники – ты даже не представляешь…

Студент молча кивнул.

– Думаешь, этому типу я нужна? Папины гонорары, папина машина, папина дача!

– Но ведь в душу человека не влезешь… Может, он цинизмом прикрывается из-за робости?

– Я всегда даю точную оценку… Не веришь? Вот у тебя глаза поэта!

– Мимо… Да, стихи люблю, наизусть порядком знаю, но чтобы самому… Это какую наглость надо иметь: Пушкин, Блок, Есенин – и вдруг ты со свиным рылом…

– Верно, сейчас стихи писать не умеют… Рифмовать могут, метафоры нагромождать – пожалуйста, а чувствовать и мыслить – это увольте… Проза – совершенно другое дело…

Они брели по набережной, то спускаясь к реке, то взбираясь по голому бетону к парапету, то снова возвращаясь к перевернутым лодкам, на лед – между замерзших лунок оставались следы, и при каждом шаге спрессованный резким ветром снег пружинил, а потом, взвизгнув, проваливался.

За парапетом торчала рябина, густо облепленная свиристелями.

Раскормленные птицы, вскинув хохолки, изредка перелетали с ветки на ветку.

Марина небрежно сообщила название свиристелей по латыни, но студент проигнорировал «мертвый язык».

Хотелось на живом, русском сказать что-нибудь настоящее, эффектное и потрясающее.

Но нужные слова куда-то пропали.

Студент просто смотрел на Марину, не отрываясь.

От быстрых ответных озорных взглядов у студента учащался пульс и ломило виски.

Потом бросались прозрачными тонкими льдинками, свисавшими с перил мрачного дебаркадера, и льдинки разбивались о гранит парапета и скатывались, звеня, по бетонному обводу.

Наконец разговорились, но почему-то диалог свелся к обсуждению быта эскимосов, покорению Северного полюса, характеристике ездовых собак.