Любовь - только слово

Качает головой.

— В юбке. Примерно моего роста.

Пожимает скошенными плечами. Нижняя губа начинает трястись.

— Да что с тобой такое? Чего ты так боишься?

— Я всегда боюсь, — отвечает он очень тихим и высоким голосом.

— Кого?

— Всех людей.

— Почему?

— Они все свиньи, — отвечает маленький калека. — С ними никогда ничего не угадаешь. — Он наконец опускает руки и смотрит на меня. Его глаза вспыхивают. — Ты кто? Новенький?

— Да.

— Я уже два года здесь.

— Ты что делаешь здесь один? Разве ты не провел каникулы дома?

— Нет, — отвечает он и одним ударом сбивает кукол, которыми только что играл. — Я остался на каникулах здесь.

— На все лето?

— Да. И еще несколько человек. Сантаяна. Ноа. И Чичита. Им остаться просто, они не могут поехать домой. А мне пришлось вскрыть себе вену, чтобы они наконец заметили.

— Что заметили?

— Что я хочу остаться.

— Ты вскрыл себе вену?

Он вытянул вперед тонкую левую ручку, и я увидел два свежих красных шрама.

— Осколком стекла, — объясняет он, — в ванне. Римляне всегда так делали? В горячей воде. Мы проходили на уроке истории. Но я забыл запереть дверь в ванную комнату. Кто-то вошел. Я уже почти был готов. Но доктор Флориан вытащил меня. Потом шеф сказал, что я могу остаться здесь, не ездить домой. Ловко, правда?

— Да, — ответил я, — это у тебя здорово получилось.

— Было бы лучше, если бы мне в самом деле удалось умереть.

— Почему?

— Из-за матери.

— Что с ней такое?

— Если бы я умер, ей пришлось бы поплакать обо мне. Ведь правда?

Глава 12

Старая дама входит в комнату. Вернее сказать, она ощупью пробирается внутрь. Выглядит немного страшновато, — она внезапно возникает из темноты погруженной во мрак лестницы и нащупывает дорогу правой дрожащей рукой, походя касаясь то сундука, то спинки кресла. Она ненамного выше маленького калеки, и сразу видно, что ей далеко за шестьдесят. Она носит очки с такими толстыми линзами, что глазные яблоки за ними кажутся выпученными, как у лягушки. Она наполовину слепа, бедная старушка.

Здесь вообще страшновато. Если так пойдет дальше, то мне лучше сразу удрать, не задерживаясь. К чему все это? Калеки, древние мумии — и все это за шестьсот марок в месяц? Я почувствовал себя так, словно очутился в доме Франкенштейна.

Судя по походке старой дамы, ее уверенному продвижению по комнате, она хорошо ориентируется в этом пространстве. Она даже улыбается. Ее доброе лицо светится оживлением.

— А кто это тут у нас? — приближаясь ко мне, говорит она голосом, которым обычно разговаривают с шестилетними. — Прошу прощения, я плохо вижу при искусственном освещении.

— Вы меня не знаете, фрау…

— Фрейлейн. Фрейлейн Гильденбранд. — Она теребит белый воротничок своего строгого закрытого платья. От нее пахнет лавандовым мылом. — Я работаю здесь воспитателем.

— Меня зовут Оливер Мансфельд.

— Ах, это вы, Оливер! Мы ждем вас. Доктор Флориан хотел бы с вами поговорить.

— Вот и вы называете его доктором!

— Простите?

— На всех указателях стоит «доктор Флориан». В своем письме ко мне он называл себя «профессором».

— Ну, конечно, это он и есть. Но он не хочет, чтобы его так называли.

— Мы называем его просто шефом, — уточнил калека, не оборачиваясь.

Старая дама улыбнулась и ласково погладила его по голове.

— Шеф, именно так. Он сейчас придет. Сегодня у нас столько хлопот. Посмотрите-ка, Оливер, что натворил наш Ганси.

На столе перед Ганси навалены куклы, деревья, заборы, кухонная посуда, кирпичи, мебель — весь наш цветной мир в миниатюре. Тут и мужчины, и женщины, и дети — все в тройном исполнении: богато одетые, попроще и одетые бедно. Есть даже животные: безобидные и опасные. В наличии туалет, машины, железная дорога, решетки и веревки. Самое главное — это великолепный принц и очаровательная принцесса.

С помощью всех этих игрушек мальчику по имени Ганси удалось создать невообразимый хаос. Куклы валяются на опрокинутых лавках, креслах и шкафах, а также под ними. Стены одной комнаты рухнули, стоять остался только один нарядно-голубенький дверной косяк, изображающий дверь. Из двери важно выходит прекрасный принц, таща за собой на красной веревке очень большого и опасного крокодила с разинутой пастью и торчащими зубами.

— Бога ради, — восклицает фрейлейн Гильденбранд и с наигранным возмущением всплескивает руками. — Что произошло, Ганси? Когда я уходила, вся семья дружно сидела за ужином и все было в полном порядке.

— Да, когда вы уходили, — ответил маленький уродец и склонил голову еще сильнее; на его тонких губах трепетала злая улыбка. — Так и было. А потом ворвался крокодил. Через эту стену. Он ее просто опрокинул. И всех загрыз… — Он указал на валяющихся кукол. — И Гайнца, и Карла, и господина Фареншильда…

— А мама? Почему ее голова в унитазе?

— Там ей придется остаться.

— Но почему?

— Потому что она постоянно писает в постель, грызет ногти и вообще злая.

— Что значит «злая»?

— Я не знаю. Так сказал крокодил.

— А как же ты? Тебе он ничего не сделал?