Любовь - только слово

Вопрос: Почему вы не сдадитесь немецким властям, если невиновны?

Отец: Господа, многолетним тяжелым трудом я возвел мои радиозаводы, одни из крупнейших в Германии. Я не вернусь в Германию, ибо не хочу, чтобы дело всей моей жизни уничтожили. Я знаю, вышел приказ о моем аресте и об аресте жены, нас могут схватить, лишь только мы ступим на немецкую землю. Что ж, вот мы больше и не ступим на немецкую землю. Мы чувствуем себя прекрасно здесь, в Люксембурге.

Вопрос: Вы говорите о деле всей вашей жизни, господин Мансфельд. Не подвергаете ли вы его большей опасности, не возвращаясь добровольно в Германию и не отдавая себя в руки следствия?

Отец: Нет. Отчего же?

Вопрос: Знаете ли вы, что немецкие власти могут описать ценности на сумму двенадцать с половиной миллионов марок на всех ваших заводах и вилле?

Отец: Как раз и не могут. Повторяю, как раз и не могут!

Вопрос: Что это значит?

Отец: За исключением упомянутой виллы с имуществом, мне в Германии ничего не принадлежит. А виллой господа могут располагать. Пусть повеселятся!

Вопрос: А заводы? Как понимать, что вам в Германии ничего не принадлежит?

Отец: От внимательного взора налоговых органов не могло укрыться, что я превратил заводы Мансфельда в акционерное общество с тридцатью миллионами основного капитала.

Вопрос: А где резиденция нового АО? За границей?

Отец: Без комментариев!

Вопрос: Но финансовое ведомство может все же описать ваши акции.

Отец: Не может, потому что ни я, ни кто-либо из членов моей семьи не имеет ни единой акции.

Вопрос: А у кого же акции?

Отец: Девятнадцать процентов принадлежат моему давнему другу Манфреду Лорду, известному во Франкфурте банкиру, который помогал мне создавать заводы. Разумеется, эти девятнадцать процентов описать нельзя, потому что господин Лорд купил эти акции, как полагается по закону.

Вопрос: Кому принадлежит оставшийся восемьдесят один процент?

Отец: Оставшийся восемьдесят один процент я продал консорциуму бельгийских банков.

Вопрос: Каких?

Отец: Вас это не касается.

Вопрос: Вы их продали с правом на выкуп?

Отец: Без комментариев!

Вопрос: А как будут работать ваши заводы?

Отец: Как и прежде. Власти четко знают, что не имеют права описать даже винтик. Как генеральный директор, я буду отсюда управлять предприятием.

Вопрос: Долго?

Отец: Возможно, еще несколько лет. Когда-нибудь и в Германии налоговые проступки будут прощаться за давностью лет.

Вопрос: И тогда вы однажды вернетесь в Германию и продолжите работать, не заплатив ни пфеннига из украденных двенадцати с половиной миллионов?

Отец: Я вообще не знаю, о чем вы говорите. Я не должен никому ни пфеннига.

Вопрос: Почему ваш маленький сын Оливер все еще в Германии?

Отец: Потому что он так захотел. Он останется в Германии, в Германии сдаст выпускные экзамены и тогда будет работать на моем предприятии. Работать он сможет уже через семь лет.

Вопрос: Вы полагаете, через семь лет вы все еще не сможете работать, поэтому придется ему?

Отец: Ваше замечание я использую как повод…

Глава 8

…прекратить интервью. Доброго вечера, господа, — сказал мой отец и повесил трубку. Так и завершилась пресс-конференция.

Я рассказал обо всем этом Верене. Некоторое время мы молчим, держась за руки. Постепенно ее ладони согрелись. Над домом пронесся реактивный самолет. Издалека доносится детское пение: «Пусть дадут разбойникам пройти по золотым мосткам». Верена спрашивает:

— А что потом?

— Ах, больше ничего особенного. К Новому году распустили всех служащих, и налоговая полиция описала виллу.

— Но тебе ведь надо было где-то жить!

— Комиссар Гарденберг продолжал заботиться обо мне. Сначала некоторое время я жил в гостинице. Даже в неплохой, ведь господин папа каким-то образом переводил деньги — сам-то сидел в безопасности с награбленными миллионами. А потом был детдом.

— Детдом?

— Конечно. Я ведь был ребенком без родителей. Несовершеннолетним. Те, кто имел право на воспитание, сбежали, их не найти. Потом появился опекун и засунул меня в приют.

— Только этого не хватало!

— Я, правда, не хочу жаловаться, но это было проклятое, гадкое время! Теперь ты понимаешь, почему я испытываю такие «нежные» чувства к отцу?

Она молча гладит мою руку.

— Кстати, там я пробыл всего год. Потом был мой первый интернат.

— Интернат! Но ведь это очень дорого!

— К тому времени игра раскрутилась. Твой муж переводил каждый месяц деньги на счет опекуна.

— Мой муж? Но зачем…

— На первый взгляд, из жажды сочувствия и чтобы помочь старому другу, моему отцу. Власти должны были этим довольствоваться. Никому не запретишь ведь дарить другому деньги! На самом деле они, как и прежде, одним мирром мазаны. Я уже говорил, твой муж аккуратно получает все переведенные им деньги назад. Не знаю как, но получает. Отцу что-нибудь да придет в голову. Правда, безумно смешно: твой муж и поныне платит за меня каждый месяц, а мы сидим здесь, ты гладишь мою руку, а я…

— Прекрати, — Верена отворачивается.

— Что такое?