Любовь - только слово

Вот Чичита зажгла все свечи. Меня вдруг осенило:

— Мы должны быть осторожны. Иначе мы вылетим точно так же, как Карла и Гастон. У шефа везде доносчики. И среди школьников.

— Ты прав. — Геральдина чуть-чуть отошла в сторону.

— О боже! — произносит она. — Представить только, если бы нас разлучили! Я… я бы наложила на себя руки!

— Чушь!

— Вовсе не чушь! Я бы правда…

К счастью, в эту секунду встает малышка Чичита и начинает по-английски говорить.

— Тсс, — шепчу я.

— Сейчас я буду говорить с духами, — объясняет Чичита. — Так, как это делают у нас, в девственном лесу. Я буду просить добрых духов защитить Гастона с Карлой и их любовь, а злых духов держаться от них подальше. Вы же, все остальные, тоже молитесь об изгнанниках, каждый на своем языке, каждый своему Богу. Но все должны смотреть при этом на горящие свечи.

Затем она ведет себя как великий волшебник негритянского крааля. Заклиная, она взмахивает руками, тело ее извивается, и она говорит с духами. Отец малышки Чичиты строит плотину в Чили. Малышка Чичита три года не увидит отца. На вопрос фрейлейн Гильденбранд, что самое плохое на земле, малышка Чичита ответила:

— Дети. Отец всегда так говорит.

И так она извивается и кружится, воздевая руки к небу и по-португальски говоря с духами, здесь, в горах Таунус, посреди Германии, на расстоянии тринадцати тысяч километров от родины.

Я смотрю на детей, на больших и на маленьких. Одни молятся вслух, другие — про себя. Все глядят на горящие свечи в пещере. Ноа тоже молится (странно — он, старающийся выглядеть интеллектуалом). Геральдина молится молча, сложив руки. Рашид, маленький принц, молится по-персидски. Остальные молятся по-английски. «Коммунист» Джузеппе молится по-итальянски, то и дело осеняя себя крестом (ну и ну!). Я слышу множество языков. О Карле с Гастоном и их любви молятся множеству разных богов. Кстати, Али, маленького негритенка, страдающего манией величия, здесь нет. Он наотрез отказался прийти на макумбу. «Это языческие, дьявольские заблуждения, — возмутился он, как мне рассказал Ганси. — Вы все грешники и попадете в ад, если будете участвовать в макумбе. Есть только один Бог — мой!» Али, малыш Али…

Через некоторое время молюсь и я, про себя, конечно: «Господи, пусть между мной и Вереной возникнет любовь. Настоящая любовь. Сделай так, чтобы мы сблизились. И чтобы остались вместе. И чтобы ничто и никто не разлучил нас. Я достаточно взрослый. Я могу работать. Могу прокормить нас троих: Верену, Эвелин и меня».

— Ты молишься? — шепчет Геральдина.

— Да.

— О чем?

— О том, чтобы они были счастливы.

— А я молилась, чтобы мы были счастливы. Это очень плохо?

Она с мольбой глядит на меня.

— Ах, нет, — говорю я, — совсем нет.

Что меня связывает с Геральдиной?

Чичита воздевает обе руки и произносит:

— Это конец макумбы. Уходите все. Каждый сам по себе. Никто не должен ни с кем говорить или оборачиваться. Все должны думать о Гастоне и Карле. Иначе макумба не подействует.

Сто двадцать детей молча расходятся, думая о Гастоне и Карле. А в маленькой пещере горят свечи, лежат сигареты и спички для духов, стоят бутылки со шнапсом, приготовленные для них, открытые. Потому что у духов все-таки нет открывашек.

Глава 13

— Я очень опечален, господа! Хотя я все еще верю, что из вас можно сделать разумных, справедливых людей, эта вера сегодня еще раз сильно пошатнулась! Я знаю о вашей макумбе. Я стоял в кустах и все видел. Я очень разочарован, я, все учителя и воспитатели, которые заботятся о вас…

Грудной, спокойный голос шефа льется из громкоговорителя, размещенного в зале нашего корпуса. Дверь моей комнаты отворена, поэтому я могу слышать, что говорит шеф в большой столовой сидящим там детям. И всем остальным детям, которые этим вечером уже находятся в своих домах, ведь везде есть такие громкоговорители. Шеф может, если ему вздумается, через громкоговорители связаться со всеми домами.

Я лежу в постели. Врач приходил, подтвердил, что я здоров, однако посоветовал до следующего утра не вставать. Полуслепая фрейлейн Гильденбранд принесла мне ужин (снова в двух алюминиевых мисках), теперь она сидит у моей постели и слушает голос ее господина, льющийся из громкоговорителя в зале.

— Я прочел листок, который Карла и Гастон прикрепили на доске объявлений. Вы все это читали. И, конечно, были очень воодушевлены памфлетом. Они писали для нас, взрослых, не так ли?

Фрейлейн Гильденбранд елозит на стуле.

— Я хочу вас спросить, считаете ли вы в самом деле, что фрейлейн Гильденбранд, все учителя, все воспитатели и я — ваши враги? Считаете вы так?

Фрейлейн Гильденбранд нервничает все больше и больше.

— Считаете ли вы в самом деле, что мы не могли бы придумать ничего лучше, как воспитывать триста детей, а среди них много трудных, с которыми нигде больше не справляются? Считаете ли вы так?

— Вы не знаете, как все это ужасно для меня, Оливер, — говорит фрейлейн Гильденбранд.

— Почему для вас?

Но шеф продолжает говорить, и она только машет рукой.