Любовь требует жертв…

— Плюнь слюной, — беспечно отмахнулась верная боевая подруга. — Ты натура чувствительная, многое принимаешь близко к сердцу. У каждого следака в производстве десятки дел. Рвать пупок за нищенскую зарплату никому не охота. Думаешь, сейчас вся махина следствия обрушится всей своей сокрушительной силой, чтобы раскрыть именно это в общем-то рядовое убийство? Да у них кадров на это не хватает. Прохоров еще плутает в потемках, но делает вид, будто ему что-то известно. У себя в офисе ты королева, а в его кабинете изволь оставить свой апломб за порогом. Мы для них — как с другой планеты, они таких баб и не нюхали. Вот следак и продемонстрировал тебе свою власть, измывался как мог, а ты растерялась и была готова признаться даже в том, чего не совершала.

— А как ты вела себя на допросе?

— Соответственно своему характеру, дорогая. Мило улыбаясь, валяла дурочку и всем своим поведением демонстрировала: вот тебе кукиш — чего хошь, то и купишь. Прохоров понял, что навара не будет, и сразу потерял ко мне интерес.

“Да уж, уверенности в себе Алке не занимать. Конечно, для нее допрос не испытание. И не в таких переделках бывала и всегда выходила из любой передряги”.

Общество любимой подруги стало тяготить. Вроде бы она произносит успокоительные речи, но в подтексте звучит: основания тревожиться есть, и весомые. Хотелось остаться одной и все осмыслить. Ларисе надоело искать двойной смысл в Аллиных словах, она поставила свой бокал и встала:

— Я поехала. Устала, хочу лечь и все забыть.

— Пока, дорогая. Сама дойдешь или проводить?

— Дойду, отдыхай, — ответила Лара, удивившись, — это отступление от привычного ритуала. Обычно верная боевая подруга провожает ее не спрашивая. Что это с ней?

Задумавшись, Лариса медленно шла по коридору, глядя себе под ноги, и не заметила, как от стены отклеился Толик и шагнул навстречу.

— Ларка, чё, а? — спросил он, пытаясь поймать ее взгляд.

Ну что тут ответишь, когда самой ничего не понятно? Лара отвернулась, скрывая накипающие слезы. В груди рос тугой ком, вот он уже поднялся к горлу, и сейчас ее прорвет рыданиями. Кому бы поведать, как же тяжко на душе?! Закусив губу до боли, Лариса несколько раз глубоко вздохнула и тряхнула головой.

— Все нормально, Толян, — сказала она осевшим голосом и пошла к выходу.

Сев в машину, Лара отвернулась к окну. Была бы сейчас одна, заехала бы в темный переулок и разрыдалась в голос. А перед телохранителями нужно сдерживаться, пропади оно все пропадом! Не умея, как подруга, выплескивать сиюминутные эмоции, она терзала себя размышлениями:

“Что за темные области человеческой души всколыхнула эта история?.. Мы пытаемся сохранить хорошую мину при плохой игре и обманываем друг друга, а Костя лежит в морге на цементном столе...”

Костя... Щемящая боль... Минутная слабость и теперь — ощущение непоправимого...

...Она шла по складу, Костя за ней. Случайно обернулась и поймала его взгляд, в котором было столь откровенное желание, что осталось только сделать шаг навстречу...

Ну и дура!.. Поверила в сказку, которую сама же придумала. Костя бормотал, что полюбил ее с первого взгляда, боготворит и готов целовать кончик платья... Ах, какие красивые слова, им бы еще красивую оправу... А потом они на грязном, затоптанном полу, ее узкая юбка задрана (ах, где ты, легкое кисейное платье, чтобы дополнить образ!), шершавинки пола впивались в тело. Дискомфорт позы и убогость обстановки... Неопытный мальчик был счастлив, тыкался губами в шею и что-то говорил, говорил задыхающимся от счастья голосом — как он мечтал, как видел во сне, но не смел надеяться... А она слушала весь этот бред. Тридцатипятилетняя женщина, избалованная мужским вниманием разомлела: “Мальчик ты мой наивный, нежный, чистый... Я твоя богиня — и какая разница, что шов на юбке разъехался, бетонный пол холодит спину, а плечо затекло...”

Но того счастливого мальчика уже не вернешь...

Лариса закурила и постаралась вернуться к реальности.

“Любила ли я его? Не знаю. Другие мужчины говорили мне красивые слова, а подоплека была только сексуальная. Я играла с ними — они со мной. А Костя был искренен, романтичен... Романтические грезы, а потом — секс на пыльной узкой кушетке нашего склада. Вот и вся лав стори. Почему я не рассказала подруге о Косте? То, что можно заниматься сексом на кушетке, на полу, да где угодно, — она бы поняла, но то, что при этом можно грезить о необыкновенной любви, — вряд ли. А если бы рассказала? Алка ответила бы грубовато-ласково: “Люби, мать, пока любится”. А я таилась, не доверяла подруге и в глубине души боялась, что та покусится на мое счастье... Змеюка следователь, возможно, прав — Алка имела виды на Костю. Сегодня она была явно не в себе. Почему подруга не сказала мне, что ее тревожит? Ах, Алка, Алка, ни черта я не понимаю, что происходит...”

“Мерседес” подъехал к дому Ларисы. Гена помог ей выйти, а второй телохранитель, Саша, побежал наверх.

Из своей комнаты вышел Миша и улыбнулся ей:

— Добрый вечер, Ларуся! Устала?

— Есть немного.

Муж помог снять шубу и повесил в стенной шкаф.