Любовь цыганки

Вызов ко двору застал его врасплох. Проявление дружелюбия со стороны вдовствующей королевы тронуло его до глубины души. Уильям готов был с радостью исполнить все, что бы мадам ему ни приказала. Он многим был ей обязан, как и покойная Дженни. Будучи фрейлиной Марии де Гиз, она очень тепло относилась к своей госпоже, с которой у нее завязались дружеские отношения.

Стоя возле фонтана, Уильям вспоминал полные неги поздние вечера, когда он и Дженни Гамильтон встречались здесь два года назад. Эти тайные, исполненные страсти свидания привели их обоих по извилистой, запутанной дорожке к трагической развязке.

Она была юной и красивой девушкой. Единственным ребенком человека, которого он ненавидел всей душей. До Уильяма доходили слухи, будто бы он нарочно обесчестил ее, чтобы досадить Гамильтону. С горечью мужчина думал о том, что всего несколько человек знают правду. Впрочем, он ничего не предпринимал для того, чтобы правда открылась.

Повернувшись, Уильям зашагал в сторону северо-западного крыла башни.

* * *

Эхо от звуков его четких шагов разносилось среди каменных стен дворца. Уильям быстро поднялся по ступеням винтовой лестницы, а затем зашагал по широким коридорам с высокими сводами, пока не добрался до королевского приемного зала. Гвардеец, стоявший у двери, поднял алебарду, пропуская Уильяма.

– Рукхоуп, сэр, добро пожаловать.

Гвардеец приоткрыл толстую дубовую дверь. Уильям, поблагодарив, протянул ему длинную шпагу. Он знал, что Мария де Гиз неодобрительно относится к тем, кто предстает пред августейшие очи при оружии. Гвардеец взмахом руки пригласил его войти.

Солнечный свет проникал в зал через два высоких окна, разливаясь по мягким парчовым подушечкам, разложенным на приоконных диванчиках, по настенным гобеленам и разноцветным плиткам пола. Из дальнего угла просторного зала доносилась музыка. Невдалеке от балдахина над королевским троном несколько дам и кавалеров окружили мужчину, игравшего на лютне. Их наряды были пошиты из дорогой ткани. Платья и дублеты сверкали от обилия жемчуга и драгоценных камней. Даже до стоящего в отдалении Уильяма долетал запах мускусных духов.

Окинув критическим взглядом собственную одежду, мужчина смахнул с себя дорожную пыль. Одежда его была отменного качества, однако проста и бесхитростна, как всегда. Дублет без рукавов из мягкой испанской кожи, проколотой в разных местах, чтобы не было жарко, был надет поверх рубахи из тонкого льняного сукна. Его высокие кожаные сапоги пристало носить солдату или разбойнику, но никак не придворному. И волосы Уильяма были длиннее, чем диктовала мода. Мужчина не носил аккуратно подстриженной бороды, хотя иногда отращивал себе усы. Ногти его не были аккуратно подстрижены и отполированы. Драгоценностей Уильям вообще не признавал.

Мужчина знал, что большинству женщин при дворе он нравится. Остальные женщины и мужчины за глаза пеняли ему за простецкий вид, более подходящий жителю Приграничья, чем утонченному придворному. Уильям объединял в себе обе эти стихии, при этом прохладно относился к моде и не старался завоевать одобрения окружающих.

Никто не повернул голову в его сторону, когда Уильям вошел в просторный зал. Придворные смотрели на человека, певшего балладу. Голос его звенел, вибрировал в унисон со звуками, издаваемыми перебираемыми струнами лютни.

Уильям остановился и прислушался к словам, опершись плечом о дубовую панель стены.

Статный лэрд подошел к двери леди,
Дернув ручку, не смог дверь толкнуть:
«Просыпайся скорей, моя Дженни,
И живей открывай к себе путь».

Дженни, страстно влюбленная в лэрда,
Отперла беззаботно ту дверь,
И, сомлев от объятий мужчины,
Разрешила задрать себе кертл[24].

Холодок пробежал у него по спине. Сердце сильней забилось в груди. Челюсти сжались. Ему было нелегко хранить внешнюю видимость спокойствия.

В молодом певце в красиво скроенном дублете из черного бархата Уильям узнал секретаря вдовствующей королевы. И решил пока не прерывать его пения…

«Что болит у тебя, моя Дженни?» —
Вопрошал, тревожась, отец.
«Ничего, лишь подарок от лэрда,
Не зовет он меня под венец».

И ушла в леса наша Дженни,
Только шелк прихватив, налегке,
Родила она дочь под кроной,
И обмыла ее в молоке.

С Уильяма было довольно. Оторвавшись от стены, мужчина пересек длинный зал, стуча деревянными подошвами сапог с такой силой, что каждый его шаг отдавался эхом. Придворные обернулись. Ахи и охи сорвались почти со всех губ. Женщины прижали сплетенные пальцы рук к туго затянутым шнуровками корсажам. Секретарь извлек из лютни неприятный звук и вскочил на ноги.

– Сэр Уильям! – воскликнул он.