Любовь в холодном климате (ЛП)

— Прямо сейчас, сию минуту? Она у Паркера покупает мне подарок на день рождения. Это будет большим сюрпризом для меня, но я зашел к Паркеру подготовить почву, и очень удивлюсь, если это окажется не «Каталог Аккермана».

— Не думала, что вы интересуетесь английской мебелью, — сказала я.

— Более-менее. Провинциально, но очаровательно. Сейчас я заинтересовался «Каталогом Аккермана», это такая забавная книга, я кое-что скопировал из нее на днях, когда мы с Соней ездили к лорду Мерлину, и я бы очень хотел иметь ее. Думаю, так оно и случится. Соне нравится делать мне подарки, кажется, она хочет поставить меня на якорь в Хэмптоне. Я не виню ее, ее жизнь, должно быть, была слишком скучна до моего приезда.

— Но вы теперь привязались к нам? — спросила я. — Мне кажется, вы целиком принадлежите Парижу, я не могу представить, чтобы вы остались здесь навсегда.

— На самом деле, я тоже не могу представить, моя дорогая, но новости из Парижа не слишком хороши. Я рассказывал вам, не так ли, что оставил моего немецкого друга Клюгга присмотреть за моей квартирой. И что же я узнаю? На прошлой неделе приехал Барон на грузовике и забрал всю мою мебель, оставив бедного Клюгга спать на голых досках. Полагаю, он мог даже не заметить, потому что спал непробудным пьяным сном, но пробуждение будет для него большим сюрпризом. А я, между тем, в трауре по моим комодам. Людовик XV — парные — такое маркетри — такие бронзы, достойны музея. Похищены! В один черный день Барон вывез все.

— Что за Барон? — спросила я.

Я уже знала все о Клюгге, бессовестном, отвратительном, пьяном немце, за исключением того, почему Седрик мирился с его капризами, но Барон был новым персонажем. Однако, Седрик, не ответил. Он лучше, чем кто бы то ни было умел уклоняться от вопросов, когда не хотел отвечать.

— Просто еще один друг. В первый свой вечер в Париже я пошел в Оперу, и я не солгу, моя дорогая, когда скажу, что все глаза были устремлены на меня, даже бедные артисты оглядывались на меня со сцены. Так вот один глаз принадлежал Барону.

— Пара глаз, хотите сказать, — поправила я.

— Нет, моя дорогая, один. Он носил повязку, чтобы выглядеть более зловещим и интригующим. Никто не догадывается, как я ненавижу баронов, я чувствую себя просто королем Джоном, когда думаю о них.

— Но, Седрик, я не понимаю, как он мог взять и забрать вашу мебель?

— Как он мог? Действительно, как? Увы, он на это способен. Мой Савоннери, мой Севр, мой Сангинес, все мои сокровища похищены, я совсем пал духом, потому что, хотя они не могут сравниться с сокровищами Хэмптона, только я знаю, как я любил свои вещи, как выбирал и покупал их. Но должен признать, Буль в Хэмптоне бесподобен, самый лучший, какой я видел, даже в Шевре нет ничего, равного ему. А вы были у нас после того, как мы начали чистить бронзы? О, вы должны приехать. Я научил моего друга Арчи отвинчивать накладные детали, чистить их аммиаком, заливать кипятком из чайника, чтобы они высыхали сразу и не успевали позеленеть. Он занимается этим целыми днями, когда он закончит, все буде сиять, как пещера Аладдина.

Этот Арчи был хорошим симпатичным юношей, водителем грузовика, которого Седрик подобрал вместе с его грузовиком у ворот Хэмптона.

— Скажу по секрету, моя дорогая, это был удар грома, когда я впервые увидел его. Это когда любовь приходит раньше, чем сам это осознаешь.

— Это очень приятно, — ответила я вероломно, — особенно, когда она взаимна.

Арчи навсегда оставил свой грузовик и поселился в Хэмптоне. Леди Монтдор была от него в восторге. «Так удобно, — говорила она, — очень разумно со стороны Седрика было пригласить его. Седрик всегда делает такие оригинальные вещи».

Седрик продолжал:

— Но вы можете найти нашего Буля отвратительным, Фанни. Я знаю, что вы предпочитаете свет и цвет, в то время как мне нравится блеск богатства. Сейчас мы очень разные, но вы изменитесь со временем. У вас действительно хороший вкус, Фанни, в один прекрасный день он созреет.

Это правда, в то время я, как и многие молодые женщины, предпочитала светлые оттенки и яркие цвета. Французская мебель с ее литыми бронзовыми деталями (которые Седрик называл бронзами), вычурными линиями и идеальными пропорциями была намного выше моего понимания, в то время как гобелены Людовика XIV, которых было так много в Хэмптоне, казались слишком темными и душными. Я откровенно предпочитала веселый ситчик.