Любовь в холодном климате

Горизонты миссис Козенс тоже выходили за рамки Оксфорда, только в другом направлении. Ее девичья фамилия была Борели, и семья Борели была мне хорошо известна, так же как огромный елизаветинский дом ее деда, расположенный недалеко от Алконли. Они были самыми известными нуворишами в окрестности. Ее дедушка, теперь лорд Драерсли, сделал свое состояние на иностранных железных дорогах, потом он женился на дочери местного помещика и стал родоначальником огромной семьи, члены которой вырастали, женились и селились недалеко от Драерсли Мэнор. Они в свою очередь стали заметными фабрикантами, так что щупальца Борели распространились на большую часть Западной Англии. Казалось нет конца этим кузенам, тетям, дядям, братьям, сестрам Борели и их законным родственникам. Их внешний вид не отличался разнообразием, одни и те же черты, один и тот же взгляд белой морской свинки, та же приверженность спорту и сельскому образу жизни. Они редко выбирались в Лондон и уважали своих соседей в соответствии с традициями того времени за их нравственность, богатство и успехи в спорте. Они делали все, что должны делать сельские дворяне — заседали в судах и районных комитетах, гуляли с собаками, произносили проповеди и руководили церковным хором. Короче говоря, они были столпами сельской Англии. Дядя Мэтью, которому приходилось сталкиваться с ними в местных делах, ненавидел их всех скопом; в черных ящиках они были указаны общим именем Борели, не знаю почему. Однако, как Ганди, Бернард Шоу и лабрадор Лэбби они продолжали процветать, и никакого истребления Борели не предвиделось.

Моим первым опытом появления в местном обществе в качестве жены младшего дона был званый обед, данный в мою честь Козенсами. Профессор Пастырского богословия Козенс был научным руководителем Альфреда и имел, таким образом, важное значение в нашей жизни и влияние на карьеру Альфреда. Я догадывалась об этом, хотя Альфред не обсуждал эту тему со мной. В любом случае я была обеспокоена тем, чтобы иметь успех в обществе, стремясь выглядеть красиво, произвести хорошее впечатление и быть достойной своего мужа. Моя мать прислала мне вечернее платье от Мэйнбохера, казалось, специально предназначенное для такого случая, с белой гофрированной юбкой из шифона и верхом из черного шелкового джерси с высоким воротом и длинными рукавами. Оно дополнялось широким черным кожаным поясом. Вместе с моей единственной драгоценностью — алмазной брошью, которую прислал отец — оно выглядело и нарядным и удобным. Мой отец, кстати, остался глух к призыву леди Монтдор купить мне сельский дом и даже отказался увеличить мне приданое, ссылаясь на свое банкротство. Однако, он отправил мне чек и этот довольно красивый драгоценный камень.

Дом Козенсов не был экстравагантной прихотью дворянина. Это был просто плохой и некрасивый дом на Банбери-роуд. Дверь нам открыла самая настоящая магдалина. Я никогда раньше не видела продажных девиц, но сразу признала ее, как только взглянула в глаза. В холле она, широко улыбаясь, назвала нас чужими именами. Тем не менее, мы назвали себя, сняли наши пальто, после чего она открыла дверь и втолкнула нас, не назвав имен, в гостиную миссис Козенс. Вся эта сцена сопровождалась громким лаем четырех трясущихся терьеров. Я сразу увидела, что мое платье не будет иметь успеха. Позже Норма сообщила мне, указывая на одну из страшных оплошностей, которые я сделала тем вечером, что от меня как от новобрачной ожидали на моем первом обеде появления в моем свадебном платье. Но независимо от этого платье из джерси, даже парижское, было неприемлемо в высшем Оксфордском свете. Присутствовавшие здесь дамы были в кружевах или в марокене, с глубокими декольте и обнаженными руками. Платья были всех оттенков бежевого и казались почти одинаковыми. Это был холодный вечер холодного дня. В камине лежал кусок гофрированной бумаги, огонь не зажигали. Всем этим голым дамам, казалось, не было холодно, они не синели и не покрывались мурашками, как я, они даже ни разу не вздрогнули. Вскоре я узнала, что в чопорных Оксфордских кругах лето считается очень утомительным и жарким, зато зима была признана бодрящей; в межсезонье никто вообще не обращал внимания на термометр, холода они не чувствовали.