— Просто из вежливости пригласила бы войти, а не томила бы в коридоре, — сказал Станислас.
Мне не оставалось ничего кроме как пригласить его в комнату. Аккуратно повесив светлую дубленку в шкаф, сняв щегольские казаки, он прошел, огляделся, сел на тахту.
— Ничего не изменилось, — сказал он, и похлопал по мягкому индийскому пледу, приглашая меня сесть рядом. «В моем положении он меня и пальцем не тронет», подбодрила себя я. Села. Платьице собралось складочками, увеличивая живот. Я была неповоротлива, что бы было удобно, я устраивалась еще некоторое время.
Станислас смотрел на изменившуюся фигуру, на мои попытки поместить пополневшее тело. Бог знает, о чем он думал. С кухни вернулся, спрятавшийся было, Базиль.
Подошел к Станисласу, обнюхал.
— Привет, — сказал ему Станислас. Базиль вспрыгнул на тахту и полез к нему на руки. Предатель! Станислас погладил подставленную для ласки кошачью голову, Базиль положил лапки на грудь Станисласа, переминая ими, замурлыкал, и выпустил коготки, цепляясь за петли джемпера Станисласа.
— Базиль! — грозно окликнула его я, он недоуменно посмотрел, отпустил джемпер, но с рук его не сошел.
— Ты будешь строгой матерью.
— Я буду разумной матерью, в меру строгой, и в меру буду баловать.
— Кого? ЕЕ или ЕГО?
— Не знаю. Мне все равно, кто родиться. Я буду любить их вне зависимости от пола.
— И когда?
— В апреле.
— У нас есть время. И на свадьбу, и на медовый месяц и подготовиться к рождению малыша.
— Я замуж не собираюсь.
— Хорошо. Тогда будем жить в гражданском браке. Квартиру куплю большую, с детской комнатой.
— Никаких браков. Ни законных, ни гражданских.
— Хорошо. Будем жить как соседи. Куплю квартиру с двумя спальнями.
— Станислас,…я устала спорить с тобой.
— Вот и хорошо, — он вскочил с тахты, взял меня за лодыжки, и положил их на свои колени и, поглаживая их, медовым голосом сказал, — ложись, отдыхай.
Я запротестовала, его настойчивость утомила меня. Я выторговала его согласие оставить сейчас меня в покое, на возможность навестить меня завтра. Станислас оделся, поцеловал меня в щеку и ушел, сказав «До завтра».
С тех пор так и повелось. Станислас приезжал в обеденное время, мы обедали в маленьком ресторанчике и немного гуляли по заснеженному парку и прощались до следующего дня. Я привыкла к его вниманию, он был нежен и заботлив. Перед выходом на улицу, зная, что самой мне сделать стало нелегко, надевал на меня меховые сапожки и застегивал молнию. Во время прогулки держал меня под руку, чтобы я не поскользнулась. Выбирал только полезные для меня блюда и до отказа забил экологически чистыми продуктами мой холодильник.
Февральским утром, когда за окном стало светлеть и метель, казавшаяся желтой в свете уличных фонарей, приобрела свой естественный цвет, в мою дверь позвонили.
Я взглянула в глазок, но в подъездном полумраке, разглядела только женский силуэт.
— Почта, — сказали за дверью, чувствуя мою нерешительность.
Я открыла. Натали. Наталья Леонидовна. Она решительно вошла в мою квартиру и брезгливо огляделась. Коридор был неширок, узкий вишневого дерева шкаф, двухметровое зеркало, окруженное яркими круглыми светильниками, овальный ковер, привезенный мною из Китая. И я. На седьмом месяце мой живот значительно увеличился, и был направлен на Натали, как крупнокалиберное артиллерийское орудие. Она остановила на мне свой взгляд, и он застыл на выпирающей части моего тела.
— Какая же ты дрянь! — Натали кипела злобой.
— Наталья Леонидовна, вы явились в мой дом без приглашения и оскорбляете меня! — попыталась я осадить ее.
— Я ведь тебя предупреждала, предупреждала, тварь ты эдакая! Я ради него оставила Владимира, мне обратной дороги нет! Если ты попробуешь отнять у меня Станисласа, берегись, — она перешла на свистящий шепот, — я за твою жизнь и за жизнь твоего ублюдка не дам и ломаной полушки!
— Что вы так нервничаете, Наталья Леонидовна? Станислас живет с вами, не со мной.
Я вот сейчас разволнуюсь, — говоря это, я сняла чехол с мобильным телефоном с крючков для ключей, — да и позвоню ему, что бы он вас домой отвел, а то вы меня беспокоите своими угрозами.
— Этот негодяй не появляется дома, в офисе мне говорят, что он занят или вышел, все время врут! — она задохнулась, от злости и пожаловалась. — Владимир никогда не поступал со мной так!
— Трудно танцевать одной задницей на двух свадьбах?! — ввернула я, ничуть ее не жалея.
— Как ты можешь судить? — она презрительно, свысока смотрела на меня. — Ты любила когда-нибудь? А тебя кто-нибудь любил?
— Я женщина, вы никогда не замечали?
— Не замечала, тебя трудно заметить, — она радовалась, что может напомнить мне, что я не красавица. — Владимир все твердил «она умница!», не верю — ума хватило только залететь, а это и дурочка может!
— То, что так легко дается дурочкам, оказалось не по плечу вам. И дело тут вовсе не во Владимире Станисласовиче, — сказала я, готовая ответить на выпад, и, кивнув на свой живот, выпалила, — и как мы уже выяснили не в Станисласе. Это вы, Наталья Леонидовна, смоковница бесплодная.