Любовь в награду

Она бережно подняла знакомую и такую любимую щетку, держа ее в руке так, словно это была его рука. Вскоре инициалы на ручке щетки оказались залитыми слезами.

Она провела рукой по глазам. И только сейчас увидела маленькую коробку с надписью: «Для Джека».

Элайза шмыгнула носом.

– Джек, любовь моя, тут для тебя подарок от лорда ла Вея! – крикнула она.

– Для меня?! Ура-а-а! – Мальчик схватил коробку и плюхнулся в постель, собираясь открыть подарок. Элайза повернулась, улыбаясь сыну, но тут краем глаза заметила еще что-то необычное.

Она едва не пропустила мимо внимания адресованное ей письмо.

Элайза узнала почерк – ее сердце замерло, конечности обмякли.

Несколько мгновений она пребывала в уверенности, что у нее недостанет сил распечатать письмо. Она боялась того, что может прочитать в нем. Боялась неприятного известия или новых обвинений.

«Будь смелее, Элайза!» – сказала себе она и глубоко вздохнула.

Бумага зашуршала, когда Элайза сломала печать.

«Дорогая Элайза.

Мы любим тебя и скучали по тебе каждую минуту каждого дня с тех пор, как ты уехала. Мы уже давно простили тебя за поразившую нас новость, но, как тебе известно, Фонтейны – гордое и упрямое семейство, мы бываем импульсивны и вспыльчивы. Это наши лучшие и в то же время худшие качества. Надеемся, что ты найдешь прощение для нас в своем сердце. Пожалуйста, возвращайся домой и привози с собой Джека. Мы его тоже полюбим.

С любовью,

мама и папа Фонтейны».

– Лев! Великан подарил мне льва! У меня есть лев! Р-р-р-р! – Джеку наконец удалось открыть коробочку. – Мы можем сегодня же вечером сыграть в Андрокла и льва? Мама! Мама!

Элайза не могла говорить. Повернувшись, она попыталась ради сына улыбнуться коварному деревянному льву с крашеной шерстяной гривой.

– Да. Конечно, Джек, – сквозь слезы проговорила Элайза.

Подскочив к матери, Джек обхватил ее за плечи и прислонился к ней.

– Почему ты плачешь, мама? – спросил он.

Элайза заключила его в долгие крепкие объятия.

– Я просто очень-очень-очень рада подаркам, полученным в праздник, Джек, вот и все. Я чуть позднее расскажу тебе, почему. Быть может, после твоей пантомимы.

В Рождество Филипп проскользнул в церковь как раз вовремя, чтобы стать свидетелем удивительного чуда рождественской пантомимы, в которой его собственные лакеи с серьезным видом сопровождали трех очень невысоких мудрецов к яслям, в которых лежал младенец Иисус, окруженный добрыми животными. Одним из них был резвый барашек по имени Джек. На него надели висящие ушки, голова его была окружена нимбом пушистой шерсти.

Стайка миниатюрных непоседливых ангелочков, щеголяющих нимбами на палочках, суетилась вокруг. У большинства из ангелочков не хватало зубов, один во время пения чесал себе попку, и они все время носились, как бильярдные шары, хотя должны были выстроиться в аккуратную линейку и петь.

Шеймус Дагган играл «Пока пастухи смотрели свои стада ночью», а дети пели своими чудесными высокими голосами. И хотя Джеку велели не размахивать руками, он помахал лорду ла Вею.

В общем, это оказалось самым лучшим представлением, какое лорд Ла Вей когда-либо видел.

Но черт бы побрал этого Шеймуса Даггана! Впрочем, Филипп закрыл глаза и позволил детским голосам и скрипичной мелодии увлечь его. Они проникали в самые ранимые, истерзанные уголки его души. Вдруг на мгновение ему показалось, что эти голоса, эта музыка исцеляет его от всех печалей. Конечно, Шеймус Дагган – бездельник, но он куда свободнее, чем Ла Вей.

Открыв глаза, Филипп тут же заметил затылок Элайзы. На ней было красное шерстяное платье, ее темные волосы, заколотые шпильками в свободный узел, слегка вились и были перехвачены той самой красной лентой, которую он ей подарил. Она обнимала голову Элайзы, как нимб. Филипп помнил, какими шелковистыми были волосы Элайзы, когда он прикасался к ним. Элайза слегка наклонилась вперед, словно ей хотелось быть ближе к Джеку, поддержать его всем чем можно.

Ла Вей улыбнулся.

На него устремлялись любопытные взгляды. Филипп увидел нескольких членов семейства Эверси, которые пришли в церковь, чтобы поддержать своего кузена викария. Среди них была и Оливия Эверси, а рядом с ней – Ланздаун.

Филипп не чувствовал себя непрошеным гостем. Он был для этих людей диковинкой, объектом благоговения, кем-то, кем можно восхищаться, и о ком они будут потом судачить как о чужаке, забредшем в их ряды.

В Пеннироял-Грин всегда будут забредать чужаки.

Лучше, конечно, принадлежать кому-то или чему-то, как они когда-то решили с лордом Ардмеем.