Любовь в настоящем времени

Я очень скучаю по Перл, когда вспоминаю этот счастливый день. Радостный для нас обоих.

Лучше всего мне запомнилось то, что происходило под пирсом, — дивная смесь трепета и восторга. Вокруг мрак. Мы собираемся провести под пирсом всю ночь — не помню уже, сообщила мне Перл причину или нет, ведь все это было так давно. Только ночь застала нас врасплох под открытым небом. Вот это событие! Перл вообще-то старалась не выходить из дома после наступления темноты. Да еще со мной.

Очень уж небезопасно.

А наша предполагаемая ночевка здесь — уж точно рискованное дело.

Вот здорово!

Если родители не слишком пекутся о безопасности своего ребенка, тот сам старается не попадать в опасное положение.

А вот если опеки в избытке (как у нас с Перл), тогда любой риск только в радость.

Во всяком случае, мне так тогда казалось.

Мы под пирсом. Потемки. У меня прямо дыхание перехватывает. Кажется, сама Ночь проникает в легкие. С шипением набегают волны. Слышны шаги у нас над головой. Я весь дрожу от радости.

Нечто подобное я уже ощутил в тот день — когда впервые увидел океан во всей его безбрежности. Хотя это слово мне еще незнакомо. Мне так хотелось, чтобы Перл взяла меня за руку и увлекла за собой.

Ночь, полная дрожи и восхищения, окутывает нас смертным саваном. Но Перл рядом, — значит, все идет как надо.

И тут она хватает меня за руку, и мы уходим прочь. Все-таки ночевать лучше дома.

Но все равно день удался на славу.

С возвращением домой я уже смирился.

Еще Перл вручила мне в тот день два материальных подарка. Один из них, плюшевый жираф, до сих пор у меня. Была еще полоска фотографий, на которых мы с Перл вдвоем. Жирафа она, судя по всему, выиграла в кегли. Тут память меня подводит. Помню, какой-то парень бежал за нами, чтобы вручить этого жирафа. Значит, она его выиграла и забыла. Это единственное разумное объяснение.

Так что на следующее утро, когда я проснулся, воспоминания о счастливом дне так и переполняли меня. Я ведь знать не знал, что такое существует на самом деле. Казалось, все, что произошло вчера, мне приснилось.

Но рядом со мной сидел жираф, которого Перл выиграла для меня. А на подушке лежали фотографии.

Так порой сбываются сны.

Жираф так и живет со мной. Митч сходил к миссис Моралес и принес игрушку, еще когда я только поселился у него. А вот фотографии я отдал Перл, чтобы та спрятала их в надежном месте. Только я не знаю, куда она их дела.

Когда я подрос, то дважды заходил к миссис Моралес и спрашивал, не осталось ли чего после Перл. Она неизменно отвечала, что сложила все в коробку и передала Митчу, когда к ней въезжали новые жильцы.

Если знаешь, что больше не увидишь человека, масштабы такой потери возрастают многократно. Все бы отдал, только бы фотографии нашлись.

Может, Перл взяла их с собой. Может, потеряла, хотя сомневаюсь. Она ведь хорошо знала, какую ценность они представляют. А может, они мне приснились. Только вряд ли. Уж очень отчетливо я их помню.

Вот когда я увижу их вновь, это будет означать, что я умер.

И я вижу их. Снимки — первое, что бросается мне в глаза, когда я поднимаю веки. Я словно во сне — точнее не скажешь. Они висят на чем-то вроде металлического прута на фоне белой стены. Не успеваю рассмотреть их как следует — глаза закрываются сами. Вернее, их застилает боль.

Получается, я все-таки не умер. Если бы я умер, боль бы исчезла. Но если я жив, откуда взялись фотографии? Ведь они пропали давным-давно!

Какое тут может быть объяснение? Скорее всего, по ту сторону, как только открываешь глаза (выражаясь фигурально), то сразу видишь потерю, которую больше всего хотел бы вернуть.

Это как с проходной пешкой. Пересек всю доску — и меняй пешку на какую хочешь фигуру. Конечно, выберешь ту, что для тебя важнее.

Может, я жив. И сплю.

Кто-то касается моей руки. Хоть бы это была Перл. Но тут меня бросает назад, и все становится ненастоящим.

Глаза не открываются, как я ни стараюсь. И боль, боль. Я проваливаюсь в нее и растворяюсь в беспамятстве.

Время идет. И проходит. Вот и все, что я знаю.

МИТЧ, 37 лет Пока Леонард спит

Джейк и Мона приходят и уходят.

Я остаюсь.

Джейк появляется спозаранку, еще до рассвета. Посидит минутку, посмотрит на бесчувственного Леонарда и уйдет на работу. В его поведении сквозит безнадежность. После обеда Джейк опять заходит, чаще всего вместе с Моной.

Зато я все время здесь — и когда они приходят, и когда уходят. Сижу и смотрю на Леонарда, он спит, если его состояние можно назвать сном. Наверное, он в коме. Только я отказываюсь рассуждать такими категориями. Насколько я понимаю, Леонард поправляется. Отдыхает, пока его изувеченное тело не придет в норму. А оно придет в норму, уж в этом-то я уверен.

Кроме того, вчера он открывал глаза.

Кровати в палате оснащены металлической загородкой, которую можно поднять. Чтобы больной не свалился на пол. С чего врачи взяли, что Леонард упадет, не знаю. Зато есть к чему прикрепить фотографии, которые мне передала миссис Моралес.