Любовь в объятиях тирана

За стенками кареты цвел май. Ухоженные поля сменялись садами. Окованные колеса то стучали по мостовым городков, то отмеряли дороги, укрытые лишь слоем пыли. Пейзажи — бесконечно успокаивающие и удивительно непривычные — радовали глаз и успокаивали душу. Отчего же непривычные, спросите вы. Оттого, что дороги бескрайней России и в июльскую жару могли порадовать огромной лужей, сходной с озерцом и верстами непролазной грязи, особенно если июнь был дождливым. А здесь… Нет ничего удивительного поэтому, что карета летела, как на крыльях. Елизавета ничуть не удивилась, когда матушка указала ей на узкие каменные башни, вздымающиеся высоко в небо.

— Смотри, Лизанька… Вон там, видишь шпили? Это Дрезден.

— Дрезден, матушка? Так скоро?

— Да, дитя мое. Вскоре откроется и дворец курфюрста…

Голос матери удивил Елизавету — странная мягкость, даже мечтательность звучали в нем. Должно быть, здесь оставались жить самые нежные, приятные матушкины воспоминания. Может быть, то была встреча, изменившая ее судьбу, может быть, какая-то весть… А может быть, просто воспоминания о милом друге…

Однако Елизавета не решилась задать вопрос. Она вновь повернулась к окну, попыталась всмотреться вдаль, но в утреннем мареве контуры зданий колыхались, а подробности скрывала дымка. На плечо принцессы легла теплая матушкина рука, поиграла локонами дочери, выбившимися из-под шляпы, поправила особо непослушную прядь. Елизавета с улыбкой обернулась, царица ответила ей мягкой полуулыбкой. Девушка подумала, что давно не видела такого чудного света в матушкиных глазах…

За окном промелькнула городская застава. Теперь улицы стали торопливо сменять друг друга. Принцесса любовалась тем, как повороты плавно перетекают в площади, чтобы потом вновь стать поворотом, переулком или узким проездом, зажатым с обеих сторон глухими стенами домов.

— Сейчас, милая… Вон там, слева, — матушкина рука дрожала, — нам откроется дворец…

Да, сомнений не оставалось: этот город оставил в матушкином сердце глубокий след. Чем-то необыкновенным он ей памятен … Иначе отчего бы так бурно вздымалась ее грудь, так часто билось сердце, столь заметно дрожали пальцы?

За поворотом, Елизавета уж и со счета сбилась которым, и впрямь раскрыла объятия дворцовая площадь. Удивительно светлая, хоть и закованная в камень, она выводила ко дворцу, словно взлетающему ввысь. Башенки и балкончики, шпили и колоннады… Серый камень словно светился, с удовольствием подставляясь утреннему солнцу. Струи фонтанов рассыпались в прозрачном воздухе всеми цветами радуги, а широкая спокойная река, что была видна чуть в стороне, во всем великолепии отражала просыпающийся город.

— Ох, какая красота! — принцесса не удержалась от возгласа.

— Да, душа моя, город прекрасен. Не менее прекрасен и его властитель, курфюрст Август Сильный.

— Прекрасен? Матушка, от тебя ли я слышу эти слова? Ты хвалишь иноземца? Чем же так хорош повелитель сего города?

— Детка, ты увидишь все сама. Могу спорить, что ты влюбишься и в этот город, и в этот дворец, и в курфюрста. Августа не любить невозможно, поверь мне.

Царица Екатерина оказалась права: у прекрасного города оказалась живая душа — его курфюрст, Август Второй. Он оказался и в самом деле человеком необыкновенным. К счастью, не только своим правителем был прекрасен Дрезден, не только фонтанами и улочками, садами, тонущими в цвету, и медлительной Эльбой. Елизавета влюбилась в роскошь придворных праздников — немыслимой красоты и уюта дворец, казалось, был открыт любому, кто пожелал бы в него войти.

К удивлению Елизаветы, она почти мгновенно подружилась с детьми курфюрста. Они были такими же удивительными, как и их батюшка. «Ох… Если бы мы жили здесь, в Саксонии, нам бы с Анной никто не цедил вслед презрительное «бастарды»…» — эта мысль посещала Елизавету тем чаще, чем более она общалась с Анной, дочерью курфюрста, и ее матушкой, невыразимо прекрасной графиней Анной Козель. Графиня была возлюбленной курфюрста, не его женой. Однако с ней обращались именно как с женой Августа, ведь он сам вел себя подобным образом и сумел приструнить не только ретивых ревнителей нравственности, но и церковников.

«Если бы батюшка был жив… Быть может, и он бы смог поменять отношение мира к нам… Или мир бы к нам переменился из боязни, что отец наш прогневается… Хотя что толку нынче об этом думать?»

Но вернемся в Дрезден. Старший сын графини, Мориц Саксонский, весьма серьезный юноша, более, чем к иному, склонный к военному делу, был признан Августом как его наследник. Средняя дочь, Анна, всего двумя годами старше Елизаветы, мгновенно стала ее лучшей подругой.

«Ах, как она не похожа на мою сестрицу, как мила, оживленна, свободна… Сколь легко смотрит в грядущее…» — Елизавета любовалась новой приятельницей.