Любовь в объятиях тирана

— Да, это и впрямь дворец без забот…

— И еще без женщин, — Фридрих усмехнулся совсем невесело. — Ты, моя греза, единственная дама, которая увидела все это!

— Единственная? Неужто здесь не бывала твоя жена, Фриц? Кухарки и камеристки?

— Нет, здесь царит суровый солдатский дух…

— А, по-моему, здесь царит запустение и печаль.

— Да, они тут частные гости.

— Но отчего же, Фридрих? Отчего ты не впускаешь сюда женщин?

— Помнишь ли ты мою глупую клятву? Тогда, в ночи в часовне Валентина?

— Как такое забудешь, — теперь уже пришел черед Елизаветы невесело усмехаться.

Она шла вслед за Фридрихом по бесценным полам, переходила из одного залитого солнцем зала в другой и не могла налюбоваться дворцом короля.

— Глупости мне хватило почти на два десятка лет. Я отверг свою жену — женщину невеликих достоинств, это верно, но виноватую лишь в том, что ее отдали замуж родители исключительно из династических соображений. Я отверг женщин, которые меня любили или говорили что любили, хотя их вины передо мной не было вовсе никакой. И все из-за этой неумной мальчишеской клятвы. Долгие годы я ненавидел и тебя…

— Я знаю это, Фриц…

Елизавета опустилась на кушетку, затянутую темно-кремовым атласом. Фридрих сел напротив в кресло с высокой спинкой.

— Долгие годы я провел в сражениях, пытаясь утвердиться как непобедимый правитель… Как полководец, достойный своих великих предков. И лишь сейчас, дожив почти до сорока лет, понял, что украл у себя прекраснейшее, что могло быть в жизни человека. Семью, любовь, детей…

— Милый мой Фриц, тебе ли не знать, что правители не женятся по любви…

— Не женятся, да. Однако некоторым все-таки выпадает счастливый шанс — но они по глупости своей, по недомыслию, прислушиваются к любым голосам, кроме единственного по-настоящему умного и верного советчика — собственного сердца.

Елизавета невесело усмехнулась. «Да, мой король, ты и тут всецело прав. Счастлива же страна, повелитель которой может признать собственные ошибки… Пусть и через пару десятков лет…»

Фридрих словно подслушал ее мысли:

— Да, за эти годы я научился видеть свои ошибки, признавать, что совершил их, повинуясь чему угодно, только не голосу разума. То мною двигали соображения политической целесообразности, то воззрения отца относительно достойных и недостойных браков, то я пытался рассмотреть мир сквозь призму выгоды для казны… Невеселое это занятие — быть правителем…

Его собеседница лишь кивнула — ей не хотелось повторять, что она понимает короля лучше многих, если не лучше всех, это было ясно и так. Впрочем, Елизавета по-прежнему не понимала, зачем король зазвал ее сюда.

Фридрих замолчал, встал из кресла, подошел к окну и зачем-то раскрыл его. Потом задернул штору, которой тут же стал играть ветерок.

— Ты удивлена. Думаю, ты даже не могла представить, что когда-нибудь я скажу тебе такое… Но я должен был, просто обязан был тебе это сказать намного раньше. Хотя бы для того, чтобы ты знала, что здесь, в сердце Европы, есть у тебя союзник… Раз уж не видишь во мне никого, кроме короля Пруссии.

— Я чувствовала это всегда. — Елизавета встала и подошла к Фридриху, взяла его за руку и слегка сжала пальцы. — Не знала, но чувствовала. Однако благодарна, что услышала это от тебя самого.

Фридрих обернулся и за плечи обнял Елизавету:

— Мне следовало сказать тебе это много раньше…

— Нет, ваше величество, — царица отрицательно покачала головой. — Тогда бы я смогла совершить всего, что совершила. Если бы я знала, что где-то есть верное плечо, то наверняка бы рассчитывала на его помощь… А правитель должен опираться прежде всего на свои силы.

— Мудрые слова, душа моя. Мудрые и горькие. Мне больно это слышать.

— Что поделать, Фридрих, такова жизнь.

Оба правителя смотрели вдаль сквозь колышущуюся занавесь. Пастораль за окном умиротворяла душу, отвлекала от сиюминутных мыслей. Теплая рука Фридриха на плече лежала так естественно, будто они встречали вот так, вместе, каждый закат.

— Но еще не все, Лизхен… Ты должна знать, что все эти годы я тебя любил… Любил, несмотря на собственную глупую детскую клятву, несмотря на слухи, которые ходят обо мне и моих пристрастиях. Ты осталась единственной женщиной, которая не просто задела мою душу, которая стала частью моей души.

— Фридрих…

— Я ни о чем тебя не прошу, я просто наконец набрался решимости тебе это сказать. Я знаю, что твое сердце несвободно, знаю, что нас разделяют границы, политические разногласия, традиции… Тысячи и тысячи самых разных вещей.

— Разделяют, друг мой. — Елизавета пыталась найти в душе ответ на слова Фридриха. Пыталась но не могла.

Та, пылкая глупая девчонка, цесаревна Лизетка, давным-давно осталась в прошлом. И здесь, рядом с королем Пруссии, стояла не влюбленная принцесса, а взрослая и расчетливая царица. Увы, пепел ничто не в состоянии разжечь.

— Поэтому, душа моя, прекрасная царица Елизавета, твой верный навсегда друг просит у тебя один только вечер. Вечер, который мы проведем вдали от всех. Вечер, когда ты меня наконец простишь.